Игорь и Сережка, которые бесчестно предали его в дождь, больше не интересовали Алешу. Какими ничтожными показались все их забавы и проделки по сравнению с тем огромным и таинственным, что надвигалось на Алешу!

И вот однажды отец вернулся с работы позднее, чем обычно. Алеша смотрел на него и не узнавал. Утром еще шутил, смеялся, а теперь как-то сразу потемнел, осунулся. Глаза погасли, плечи чуть-чуть ссутулились. И ступал он по ковру как-то приглушенно, неуверенно, словно был не у себя дома. Не говоря ни слова, он разделся и ушел к себе в кабинет.

Алеша подошел на цыпочках к двери кабинета и глянул в глазок замочной скважины.

Отец лежал на диване, заложив за голову большие руки с вспухшими венами, смотрел в потолок и, сжимая в зубах трубку, курил. Густой синий дым иногда закрывал лицо, отец не разгонял его, и дым медленно оседал на диван, на пол. Отец смотрел в одну точку, затягивался, выпускал дым…

Алеша осторожно толкнул дверь, вошел, остановится у дивана:

— Ну что ты, папа?

— А… это ты, Алеша, — сказал отец, слегка отвернулся от сына и стал смотреть уже не на потолок, а на стену, обвешанную картами. Лицо какое-то пятнистое: уж не плакал ли? Щеки запали, под глазами синие тени.

Холодок смутной догадки пробежал по Алешиной спине. Он стоял у дивана и неподвижно смотрел на отца.

В кабинете стало как-то тесно, письменный стол и шкафы увеличились в размерах, а стены и потолок сдвинулись. За пеленой дыма расплывались корешки книг и карты. Дым начинал окутывать Алешу. Его голова слегка закружилась.

— Не поедешь? — тихо спросил он.

— Не поеду…

В кабинете стало так тихо, что еле слышное металлическое тиканье маленьких часов на отцовской руке вдруг заполнило весь кабинет.

— А твоя Антарктида?.. Ты ведь так хотел…

— Хотел, — произнес отец и рукой стал разгонять перед собой дым. — Мало ли что человек хочет…

Отец устало сел, поднес широкую ладонь к голове сына, чтоб погладить его. Но рука так и не коснулась волос: Алеша отпрянул в сторону, выскочил из кабинета и, задыхаясь от подступающих слез, бросился на улицу. Он больше не мог оставаться дома. Не хотел видеть отца, не мог простить его малодушия. Он, Алеша, своей жизни не пожалел бы, хоть сейчас уехал бы, только скажи… Эх, папка!

На улице дул сильный ветер, нес пыль, обрывки газет, раскачивал высокие тополя и трепал синий матросский воротничок мальчика, прижавшегося лбом к холодной железной ограде. Дул ветер, и по небу медлительно и торжественно плыли облака, тяжелые и грузные, как айсберги Антарктиды.

Депеша

Валька сидел на корточках и из горсти сыпал на землю желтоватое просо, а вокруг него тукали крепкими носами голуби. Некоторые птицы вели себя не очень вежливо — толкались, подпрыгивали, взмахивали крыльями. Валька шикал на них. Они отлетали в сторону, забывали обиды и, торопливо переступая розовыми лапками, опять подбегали к его руке и жадно клевали зерна.

Когда все просо тонкой струйкой вытекало из руки, Валька лез в карман пиджака за новой горстью. Это было его любимое занятие. В хорошую погоду он всегда кормил своих птиц не в тесной голубятне, а тут, прямо на дворе, перед сараем. Где-то за трубами хлебозавода садилось в пепельные тучи солнце, в прозрачном воздухе проносились стрижи, вокруг ворковали и тукали носами голуби, и на душе у Вальки было покойно и хорошо.

Но не столько ему нравились погожие вечера и закатное солнце, сколько завистливые взгляды соседских мальчишек, которые рассматривали птиц, вздыхая и перешептываясь.