— Значит, в грехе есть что-то глубоко противоестественное? Вы это имеете в виду?

— Вот именно. Достижение святости требует таких же или, по крайней мере, почти таких же огромных усилий; но святость следует путями, которые некогда были естественными. Это попытка вновь обрести экстаз, который был присущ людям до грехопадения. Грех же является попыткой обрести экстаз и знание, которые подобают лишь ангелам, а потому, предпринимая эту попытку, человек в конце концов становится демоном. Я уже говорил, что простой убийца именно поэтому и не является грешником; правда, иногда грешник бывает убийцей. Жиль де Рец тому пример. Итак, очевидно, что ни добро, ни зло не свойственны тому общественному, цивилизованному созданию, какое мы называем современным человеком, причем зло несвойственно ему в гораздо большей степени, чем добро. Святой стремится вновь обрести дар, который он утратил; грешник пытается добыть то, что ему никогда не принадлежало. Иными словами, он повторяет грехопадение.

— Я надеюсь, вы не католик? — спросил Котгрейв.

— Нет. Я принадлежу к конгрегации гонимой Англиканской церкви.

— В таком случае, что вы думаете о священных текстах, в которых считается грехом то, что вы склонны рассматривать как простое нарушение правил?

— Но ведь, с другой стороны, в греховный список входит и слово «чародеи», не так ли? Мне кажется, что это ключевое слово. Судите сами: можете ли вы представить хоть на минуту, что лжесвидетельство, спасающее жизнь невинному человеку, является грехом? Нет; отлично, но тогда вам следует признать, что эти слова осуждают не просто лжеца — именно «чародеи» пользуются недостатками, свойственными материальной жизни, как орудиями для достижения своих чрезвычайно порочных целей. И позвольте сказать вам еще вот что: наша интуиция настолько притупилась, и все мы настолько пропитались материализмом, что, вероятно, не признали бы настоящее зло, если бы даже столкнулись с ним лицом к лицу.

— Но разве от самого присутствия злого человека мы не почувствовали бы определенного рода ужаса — вроде того, который, по вашим словам, мы испытали бы при виде кровоточащего розового куста?

— Почувствовали бы, если бы были ближе к природе. Ужас, о котором вы говорите, знаком женщинам и детям — даже животные испытывают его. Но у большинства из нас условности, воспитание и образование ослепили, оглушили и затуманили естественный разум. Конечно, иногда мы можем распознать зло по его ненависти к добру — например, не нужно большой проницательности, чтобы догадаться, какое совершенно неосознанное для авторов влияние навеяли рецензии на Китса в «Блэквуде». Однако подобные манифестации случаются крайне редко, и я подозреваю, что, как правило, иерархов Тофета совсем не замечают, а если и замечают, то принимают за хороших, но заблуждающихся людей.

— Но вы только что употребили слово «неосознанный», говоря о критиках Китса. Разве зло бывает неосознанным?

— Всегда. Ему просто полагается быть таким. В этом отношении, как и во всех прочих, оно подобно святости и гениальности. Это всегда некий подъем, или экстаз, души; необычайная попытка выйти за пределы обыденного. А то, что выходит за пределы обыденного, оставляет позади и категории сознания, ибо наш разум улавливает лишь те явления, которые ему привычны.