В девять утра прикатывает, чтобы забрать меня, Ронду и последние наряды, грузовой фургон. В «Фиера» мы попадаем к одиннадцати. Показ назначен на три, так что всем уже кажется, будто мы запоздали, будто потратили слишком много времени на погрузку. Моделям велено было прийти к одиннадцати, но до сей поры появилась всего одна. Осано прикатил в «Фиера» прямо с квартиры и прождал, практически в одиночестве, так долго, что нервы у него теперь основательно натянуты. Он продолжает заниматься тем же, чем занимался вчера, — руководить плотниками и техниками. В отличие от парижских, эти выглядят сверхрасторопными. Подиум выкрасили заново еще позапрошлой ночью, свежая краска уже подсохла, все нужные Осано декорации — подобия триумфальных арок — уже собраны, их осталось только установить.

В полдень, за сценой. Две парикмахерши, гримерша и маникюрщица трудятся над нашей одинокой моделью. Это нервная пятнадцатилетняя литовка, совсем не говорящая по-итальянски и кое-как — по-английски. Увидев на прикрепленной к стене пробковой доске свою фотографию, она страшно пугается, потому что не сразу замечает рядом со своей фотографии других пятнадцати манекенщиц с подписанными под каждой именами. Я провожу какое-то время, помечая наряды, предназначенные для каждой из них, — на самом-то деле пора уже начинать примерки. Обнаружив, что меня закрепили за Биби и Луизой, я перевешиваю бирки. Если уж и заниматься с кем-то примерками, пусть это будет Аманда ван Хемстра. Ей, надо думать, сказали, что я злюсь на нее за распространение дурацких слухов. И если она в это поверила, мое поведение не покажется ей слишком странным.

В час дня, всего за пару часов до начала, появляются, все сразу, шесть моделей — каждая со своей историей о том, по какой причине она опоздала да как спешила. Понедельник — самый напряженный день во всей заканчивающейся завтра двенадцатидневной миланской Неделе моды, день последних волнений и суматохи. Теперь, когда у нас есть наконец манекенщицы, которыми мы можем заняться, шум усиливается, за сценой полным ходом идет обмен сплетнями. Остальные восемь девушек пока не пришли, но мы, похоже, и без того работаем на пределе наших возможностей. Последние модели появятся в половине третьего, до этого времени мы как-никак, а справимся. Единственная явившаяся в срок девушка неподвижно сидит на стуле — слишком испуганная, чтобы шевельнуть головой, рискнув тем самым разрушить высоченный начес, едва способная дышать, потому что ее «ампирное» платье снабжено для пущей пикантности мини-корсетом. Корсет-то надет поверх платья, она могла бы его и снять, если бы захотела, но никому не пришло в голову сказать ей об этом. Я бы и сам сказал, однако девочка робко лепечет что-то по-литовски в сотовый телефон, и я решаю ей не мешать.

Одна-две из новопришедших манекенщиц слегка на взводе, интересно, в каком состоянии явится Луиза? Хорошо хоть, что показ у нас дневной и все настолько заняты, что напиться в хлам никто попросту не успеет. Аманда появляется раньше Биби и Луизы. Я подхожу к ней одновременно с Рондой, которая приятельски расцеловывает ее в обе щеки. Вот уж не думал никогда, что эти двое знакомы да еще и дружат. Я говорю, что могу заняться Амандой, но Ронда отвечает:

— Нет, милый, все в порядке. У нас с Манди есть о чем поболтать.

Ронда уходит за одежную стойку, а я спрашиваю Аманду, как она себя чувствует.

— Отлично. Я слышала, ты на меня злишься.

— Глупости.

— Ну так будь с Биби поласковей, ладно?

Я киваю и отхожу, чтобы еще раз перевесить бирки. Теперь я думаю заняться Биби, но уж никак не Луизой.

Мой способ управляться с любыми проблемами, способными довести меня до слез или нервного срыва, состоит в том, чтобы не позволять чувствам выходить за пределы сколь возможно более узкого коридора. Метаться от крайности к крайности я не желаю, я хочу стоять там, где стою, в тесной и темной юдоли, отведенной для тех, кто вставляет родным сестрам.