Таковы были мои взгляды в то время и таковыми они остались и по сей день, но так как на фрегате свобода мысли у меня не простиралась до свободы слова, я был вынужден помалкивать, хотя и испытывал некоторый зуд адресовать свои соображения по этому поводу его превосходительству Коммодору — конфиденциально, в собственные руки.

По боевому расписанию я должен был обслуживать батарею тридцатидвухфунтовых карронад.

Пост этот был мне совсем не по душе, ибо любому на корабле известно, что в бою шканцы самое опасное место. Объясняется это тем, что там стоят офицеры первейшего ранга, а неприятель имеет нерыцарскую привычку метить в их пуговицы. Если бы нам случилось вступить в бой с неприятельским кораблем, разве можно было быть уверенным, что какой-нибудь мазила-стрелок с вражеского марса не прострелит вместо коммодора меня? Попади они в него, он не обратил бы на это особого внимания, ибо подобное с ним случалось не раз, да к тому же одна пуля в нем уже сидела. Между тем как я был совершенно непривычен к тому, чтобы всякие свинцовые пилюли столь неразборчиво носились по соседству с моей головой. Кроме всего прочего, наш корабль был флагманским, а каждый знает, каким опасным местом были шканцы на флагманском корабле Нельсона во время Трафальгарского боя; как марсы неприятеля были набиты стрелками, усиленно перчившими английского адмирала и его офицеров. Немало, верно, бедных матросов на шканцах получило пулю, адресованную какому-либо обладателю эполет.

Чистосердечно высказав свои чувства по этому поводу, я отнюдь не хочу лишать себя возможности считаться человеком поразительной доблести. Я только выражаю свое крайнее нежелание быть застреленным вместо кого-то другого. Если уж мне суждено получить пулю, пусть стрелок имеет в виду именно меня. Тот фракиец, который вместе с приветом послал в македонского царя стрелу, на коей было написано: «В правый глаз Филиппа», прекрасный пример всем воинам. Торопливая, необдуманная, беспорядочная, безрассудная, беспардонная манера сражаться, вошедшая в привычку у современных солдат и матросов, просто невыносима для всякого серьезного, методического пожилого джентльмена. В таком бою нет ни уменья, ни отваги. Две стороны, вооружившись свинцом и старым железом, окружают себя дымной тучей и швыряются этим свинцом и старым железом куда попало. Окажись вы в пределах досягаемости, вас ранят, даже, возможно, убьют, а нет — так вы спасены. В морском бою, если, по счастью или по несчастью, в зависимости от обстоятельств, ядро, выпущенное наугад сквозь дым, свалит за борт вашу фок-мачту, а другое отшибет вам руль, корабль ваш окажется калекой, предоставленным на милость неприятеля, который, разумеется, объявит себя победителем, хотя, собственно говоря, эта честь принадлежит скорее силе тяготения, воздействующей в дыму на неприятельские снаряды. Вместо того чтобы забрасывать друг друга всяким старым железом и свинцом, много лучше было бы в полном дружелюбии подбросить медяк и договориться, что выигрывает решка.

Карронада, к которой я был приставлен, значилась пушкой № 5 в боевом расписании нашего старшего офицера. Но среди ее прислуги она ходила под прозвищем «Черная Вета». Имя это было ей дано ее командиром, красавцем-негром, в честь его возлюбленной, цветной леди из Филадельфии. При Черной Вете я состоял прибойничным и банителем, причем и снаряды я забивал и банил свою пушку с похвальным рвением. У меня нет сомнения, что, случись мне и моей карронаде участвовать в Абукирском бою, мы покрыли бы себя неувядаемой славой, прибойник был бы повешен в Уэстминстерском аббатстве, а я, получив от короля дворянство, был бы осчастливлен собственноручным рескриптом его величества, переданным мне надушенной десницей его личного секретаря.

Но что за адова работа была помогать высовывать из порта и всовывать обратно в порт эту металлическую махину, особенно поскольку все это требовалось делать мгновенно. Затем по сигналу омерзительной скрежещущей трещотки, вращаемой самим командиром корабля, нас заставляли бросать орудия, хвататься за пики и пистолеты и отражать нападение воображаемого неприятеля, взявшего наш корабль на абордаж и, согласно фантазии офицеров, наседавшего на нас со всех сторон одновременно.