|
Они очень любили его и вспоминали как утраченное сокровище, как самое дорогое, чего лишились в своей вечной жизни. Они говорили со мной об увитых виноградом и плющом красных стенах Эрем-аугалы – обители иерархов, о прозрачных водах Дивехши, в которых плескались серебристые левиафаны; о ее зеленых берегах, поросших лесами; бассейнах и фонтанах, полных золотых рыб; о дворцах и замках; о высоких синих башнях, белых храмах и золотых шпилях Коронеи. И о страшной войне, которая однажды разразилась в этом цветущем краю. О юном мечтателе, который стремился построить новый, еще более прекрасный мир, а потому был вынужден уничтожить прежний; о великом завоевателе, который желал справедливости и равенства всех людей в своей новой империи, раскинувшейся под мирными небесами, и о пролитых им реках крови, в которых утонули его чистые грезы. О морях крови, переполнивших семь чаш божьего гнева…
– Как звали этого завоевателя? – спросил логофет. – Абарбанель, любимый сын Пантократора.
* * * Нет в мире девочки, что не засыпала бы в своей кроватке под сонный голос матери, рассказывающей ей сказку о бедной сиротке, которую злая мачеха выжила из дома. Селестра уже в раннем детстве была исключением из общего правила, ибо отходила ко сну в оружейной, на куче старых плащей, плащом же и укрытая, а сказку о сиротке, однажды дождавшейся своего принца, бормотал ей одноногий старый солдат, сражавшийся под началом лорда Скарвика при Тагалагаде, а теперь служивший нянькой и воспитателем его маленькой дочери. Свою мать Селестра совершенно не помнила, но каждое утро отправлялась в картинную галерею, где висели портреты ее знатных предков, чтобы пожелать леди Аквии доброго утра. Туда же она приносила маленькие букеты полевых цветов, собранных ею на прогулке по окрестным лугам, пригоревшее печенье, состряпанное под присмотром кухарки на огромной, закопченной замковой кухне, и тряпичных куколок. Красавица мать солнечно улыбалась малютке из золотой рамы, и казалось, сейчас она сделает еще шаг, переступит резной золоченый барьер и обнимет свою крошку. Но сколько Селестра ни молилась, чтобы это произошло, ничего подобного с ней не случилось. Отец, пропахший лошадиным потом, вином и горьковатым бивуачным дымом, наезжал в замок от случая к случаю, в перерывах между бесконечными сражениями. Чаще всего он появлялся почему-то глубокой ночью и первым делом шел посмотреть на свою Селестру. Он сгребал ее с постельки вместе с одеялами, порывисто прижимал к себе и крепко целовал, царапая мягкие щечки малышки жесткими колючими усами; затем обедал в мрачной и темной трапезной, едва освещенной светом трех факелов, жадно глотая большие куски мяса, и падал спать на узкой походной кровати. Став постарше, Селестра сама стаскивала с него сапоги и расстегивала ремни, а потом долго сидела возле спящего лорда, рассматривая каждую морщинку в уголках глаз, каждую складку упрямо сжатого рта и задумчиво водя пальцем по лезвию меча. Когда ей исполнилось десять, всем в замке стало совершенно ясно, что юную леди изо всех игрушек привлекает только оружие. Отец откровенно этому порадовался и вскоре привез ей из очередного похода легкий детский меч работы хатанских кузнецов, больше похожий на кинжал; а одноногий Элмер смастерил ей чудесный охотничий лук и маленькое копьецо. К тринадцати годам Селестра ловко управлялась с холодным оружием, попадала в серебряный лер со ста шагов и держалась в седле, как тагастийский наездник, – к вящей гордости своего грозного отца. Он и преподал ей главную науку – науку рукопашного боя, в котором сила и ловкость ничего не значат без поддержки разума; в котором упорство и мастерство, как и в любом другом ремесле, важнее азарта и таланта; в котором хладнокровный и расчетливый опыт стариков часто одолевает неукротимую ярость молодости. Он учил ее правильно дышать, экономить силы и убивать противника с одного удара. |
