— Вы забываете, что теперь это мой дом.

Варшава

Великий князь Константин Павлович был от природы человеком буйным. Мог и убить. Поэтому офицеры его полков поневоле обращались с ним весьма смело. Зазеваешься, а тебе под горячую руку снесут голову. Тут не до политеса. Нынче утром цесаревич наорал в строю на поручика Кошкуля за оторвавшуюся пуговицу и даже замахнулся палашом. Тот отбил удар и рявкнул в ответ:

— Охолоньте, ваше высочество!

Константин, слова худого не говоря, ушёл, облился водой из ведра, а вернувшись, извинился перед Кошкулем. Приятного, конечно, мало. Однако ко всему привыкаешь. И к взбалмошному братцу императора тоже.

Поляки думали иначе. Их логика ускользала от понимания. Порой не удавалось догадаться, что в следующий раз разозлит или заденет эту публику. Константин Павлович мог согласиться, что новым подданным не нравится его внешность. Копия императора Павла, только выше и шире в кости. Он и на портретах-то выглядел уродом. А в жизни того хуже. Круглые выпученные глаза, нависающие надбровные дуги с клочковатыми рыжими бровями, вздёрнутый, глубоко утопленный нос, так что ото лба до подбородка можно было провести ладонью, не задев за кончик. Великий князь годился детей пугать. Не то, что трепетных поляков.

Характером его высочество тоже удался в папашу. А это не добавляло любви окружающих. Много кричал, поминутно впадал в ярость, потом бурно каялся и пытался загладить вину, обрушив на перепуганных людей поток благодеяний. Нехорошо. Однако не до такой степени, чтобы представлять цесаревича уж совсем злодеем. Порывы сострадания не чужды были его дремучей душе.

Особенно с тех пор, как на него влияла нежная Жаннета Грудзинская. Девица самых возвышенных правил, не подпускавшая великого князя к себе и не позволявшая ему отбежать слишком далеко. Она недавно окончила французский пансион эмигрантки мадам Воше и дебютировала в свете с оглушительным успехом, которым сама тяготилась. На её выбор были лучшие женихи. Впрочем, Константин всех распугал. Такое сокровище нельзя отдавать на сторону. Не всякая женщина способна разглядеть доброе, изнывающее от одиночества сердце в груди чудовища.

Словом, уже месяца два цесаревич твёрдо намеревался жениться. Только пока не знал, как. Его первый брак с принцессой Юлианой Генриеттой Кобургской до сих пор не был расторгнут. Хотя сама принцесса, в православии Анна Фёдоровна, сбежала от мужа в 1801 году куда глаза глядят. И возвращаться отказывалась. Да, он бил жену. Потому что дура. Но вообразить нечто подобное в отношении Жаннеты — и помыслить нельзя!

Иногда мадемуазель Грудзинская приезжала в коляске на Саксонскую площадь и останавливалась против Брюлевского дворца, чтобы издалека наблюдать за манёврами. А на самом деле посмотреть на него. Константин это знал, и каждый день, выходя на плац, сначала искал глазами открытый экипаж дамы сердца, где она восседала в окружении тётушек и компаньонок, а уж потом переводил взгляд на выстроившееся каре. Нет, ну какая ещё барышня стала бы им любоваться?

Но сегодня Грудзинской не было. И это изрядно испортило великому князю настроение. Он подозревал, что девушке запрещает катания её духовник французский аббат Малерб, ещё в пансионе имевший на воспитанниц большое влияние. Жаннета религиозна. И тверда в принципах. Но что же ему-то делать? Он хочет её видеть! Сейчас, немедленно и каждый день. До скончания времён.

Раздражение против аббата породило в Константине Павловиче особую придирчивость. Он фурией пронёсся мимо выстроившихся на плацу солдат. Сверлил глазами каждого офицера. Наорал на двух барабанщиков, уклонившихся в сторону последнего рядового на левом фланге на целых полкорпуса. А дальше начался общий разнос. Которого, видит Бог, сам великий князь совсем не хотел. Его не устраивало решительно всё! Особенно же тот факт, что некоторые офицеры совершенно не умеют сами исполнять тех команд, которые отдают рядовым! А это позор, господа! Да-с, полный позор!

К сказанному Константин Павлович присовокупил грубые ругательства, смысл которых был отлично понятен полякам, несмотря ни на какие языковые барьеры.