Отчаявшись понять итальянца и сердясь на него за грязные ногти, графиня спустилась вниз к хозяину гостиницы и за особую плату попросила послать мальчика на поиски врача-немца.

— Allemand docteur! — терпеливо повторяла она, пока не втолковала, чего хочет.

Черномазый пострелёнок убежал на улицу с запиской в кулаке. Немец явился только к полудню, когда Михаилу стало ещё хуже. Это был маленький, чистенький старичок в чёрном старомодном сюртуке до колен и с высоким стоячим воротником, почти закрывавшим ему щёки. Он долго осматривал больного, слушал грудь и спину, качал головой, морщил лоб. Потом выписал длинный рецепт настоек из трав, которые унимали кашель. Что же касается жара, то ничего, кроме собственного организма, помочь пациенту не могло.

— Уксусный компресс на ноги временно оттянет горячку, — посоветовал он графине. — В остальном положитесь на Бога.

Когда Лиза ненадолго вышла из спальни, чтобы распорядиться насчёт покупок и послать мальчика в аптеку при монастыре Сант-Аполлония, куда настоятельно советовал обратиться врач, старик склонился над изголовьем Михаила и очень отчётливо произнёс:

— Молодой человек, у меня нет оснований пугать вашу жену. Но вам я скажу правду. У вас чахотка в начальной стадии. Кто-нибудь из вашей родни умер от этой болезни?

Воронцов с усилием кивнул:

— Мать.

— Скверно, — немец покачал головой. — Твёрдо запомните то, что сейчас услышите. Вам строжайше противопоказаны холод и сырость. Выбирайте тёплый климат. А кроме того, чрезмерная циркуляция жидкостей в организме вас убьёт: надо пить как можно меньше. Вы будете жить, если соблюдёте эти два условия. Уезжайте из Венеции.

Лиза вошла, и доктор смолк.

— У вас чудесная жена, — сказал он Михаилу на прощание. — Не прошло и получаса, а у неё уже готовы первые отвары.

Воронцов слышал его с трудом, сквозь плотную плёнку жара. Он был счастлив, когда немец ушёл и к его раскалённому лбу вернулось мокрое, холодное полотенце Лизы.

Лихорадка продолжалась ещё двое суток и исчезла так же внезапно, как и появилась. Однажды утром граф открыл глаза и понял, что веки больше не горят. Они всё ещё были опухшими и поднимались с трудом. Михаил не без усилия скосил глаза на Лизу. Она дремала в кресле, уронив голову на грудь. Её лицо было измученным, кожа желтовато-бледной. Муж даже не застонал, а едва пошевелил губами, но графиня вздрогнула. Тут же потянулась за питьём и машинально положила ему руку на лоб. Но, не почувствовав под ладонью жара, воззрилась на больного с испугом.

— Думаешь, я уже похолодел? — слабо рассмеялся он.

— Миша, — она заплакала. — Миша, пожалуйста...

Что «пожалуйста» и к чему вдруг слёзы, граф понял сам. Протянул руку, поманил к себе, и когда Лиза склонилась, погладил её по спутанным волосам. Милая, глупая, такая хорошая, его собственная жена. Ещё бы не любить испуганную дурёху, которая считает своим долгом плакать над ним по ночам.

Через неделю, как только к графу возвратились силы, Воронцовы покинули гостиницу. Лиза настаивала на том, чтобы совсем уехать из Венеции. Но Михаил заявил, что можно осмотреть окрестные городки — тёплые и солнечные. А когда приблизится время карнавала, вернуться на несколько дней. Нельзя же пропускать такое зрелище!

Они отправились к северу от наполовину высохшей По. В иных местах экипаж мог пересечь её, не замочив колёс, хотя провожатые уверяли, что бывают годы, когда река очень многоводна. На противоположной стороне начиналась равнина Венето, тянувшаяся до предгорий Альп. Им приглянулась прелестная вилла Эмо рядом с горой Монте-Берико.