|
Я не знаю. Я думаю, земля слишком мягкая, земля в пустыне чересчур мягкая, и в воде, где играют два дельфина, но не друг с другом, уже не видно дна. Возьмите хорошие мины от плохой игры, хорошие. Ил. Водолаз, ил, мины, ил. Слепо нырять в тину, это ни одна рыба не стала бы делать по доброй воле, и как ярмо на шею бросает морской бог минный пояс, и вот еда снова не доходит до страны. Ничего не поделаешь. Сельские жители ждут, народа много, но у него немного здоровья, и сквозь народ гонит полководец свою мощную воинскую орду, ах нет, стадо . У них ведь есть пастух, который говорит, как им жить, не как страдающим животным, брошенным в руки слабых. Терпеливые парни, сами еще слабые, еще не овеянные славой, не запачканные ею, но они ее получат, это точно. Они уже повязали слюнявчики для славы. Разве там не было плотины, которая возвышается, преграждая путь? Нет, ее они затопили, чтобы те, другие, не прошли дальше. Тоже хорошо. Давайте ка пойдем куда нибудь еще, просто свернем с пути, это часть нашей культуры – применение необходимого насилия, и неприступно наше войско. К нему и не надо подступать, к войску, ведь вместе с ним едет сытая пресса, и у нее могут возникать те же ощущения, что и у нас, почему бы нет. Присутствовать почти во плоти при том, как сыны опустошают город. Чего там только нет! Кто же ведет его, кто пастух этого народа? Ведет только тот, кто освобождает народ, чтобы жители не были ничьими рабами и ничьими подданными. И как могут вожди взять себя в руки, когда приближаются враги? Конечно, они сражаются. Конечно. Что же им остается делать? Они сражаются. Я скажу нечто плохое, это доставит беспокойство родителям ушедших далеко сынов. Это неважно. Где то в другом месте бедность заставляет пойти на крайности, а здесь у них хотя бы есть задание и они не на улице, они убрались прочь оттуда, где были бы нужны, они на другой улице, но там уже – мы. Мы тоже там, и мы посылаем картинки, мы приклеиваемся к ним, словно марки этих картинок, цель которых только в том, чтобы их отправили обратно домой. Домой. Мы – исключительные. Мы – ловкие, поэтому мы ловко посылаем картинки. Чтоб нас самих не послали. В песок. Быть добру, и скоро мы победим! Мы – стены, наше «да» – это первая умственная деятельность. Когда мы говорим да, все наконец то начинается. Мы снимаем кино, мы пьем и мы посылаем. Почему он хочет выпотрошить этот город? Мы говорим ему об этом и посылаем картинки, чтобы он понял, что мы ему говорим.
Когда накатывается морской поток, идем только мы, ведь мы уже далеко, ведь мы уже на песке, я имею в виду, в песке, и тогда мы приходим, чтобы доблестно сопротивляться. Если бы мы сюда не пришли, нам не пришлось бы сопротивляться. И в этот момент покоряются все города. Так. Вот они лежат. Закон уничтожен и больше не возродится, потому что мы лежим на нем и не сходим с места. Боже, прошу тебя, приди и принеси новый закон, чтобы мы наконец то могли что то сделать во имя твое. Мы правы. Тут ничего не поделаешь. Мы правы.
Иисус: то, что он равен Богу, – насмешка над евреями, думаю я. Это плохо, и мы никогда больше не должны говорить об этом. Ведь Иисус менее важен, чем Отец. Он не равен Отцу, как Дональд Рамсфелд и Джордж В. Буш, а Ричарда Перла уже нет, но все же тот и некоторые еще верят, что Иисус с ними, он всегда путешествует с ними, тот, кто кладет свою руку на прекрасную женщину в темно зеленой пашмине, чтобы защитить ее. Он думает, что Иисус с ним, он думает, Иисус с ними всеми, только поэтому ему хорошо, только поэтому женщине хорошо. Так Иисус защищает нас, как мужчина, этот президент, защищает свою прекрасную жену – и вперед в вертолет! Легко вверх по лестнице. Пружинистой походкой. Но может ли быть, вдруг приходит мне в голову, что Иисус действительно ниже, чем его Отец? Иисус теперь выше, чем его Отец, по меньшей мере равен ему, говорю я в пространство. Отец открыл ему не все, но скажите, чья в том вина? Должен ли он был сделать это, должен ли он был сказать ему это? Тогда бы Иисус могсослаться на него, действительно. |
