Проезжали леса строевых сосен и елей и осиновые рощи, видели дикие цветы, которые уже открывали лепестки, и заплатки зеленой травы посреди голых скал. Вершины все еще были в снегу, а в тенистых каньонах высота снега достигала восьми футов. И все же снег уже таял.
Попадались склоны, на которых могучие ветры скосили вековые деревья, словно луговую траву, лишь кое-где посреди бурелома торчали редкие мертвые стволы.
Этан ехал впереди. Через несколько сотен ярдов он вдруг свернул с тропы. Мы оказались в плоской расселине между скал, где огромные серые валуны, отполированные льдом и ветрами, нахмурили свои каменные лбы над зеленью молодой травы. Через расселину мы выехали к Полынному ручью. Там, в осиновой роще, мы устроили стоянку.
Костер уже горел, а кофе варился. Я отошел в сторону, нашел укрытое место между деревьев с хорошим обзором, и уселся так, чтобы наблюдать за окрестностями. Обычно в таких местах есть на что посмотреть, но, заглядевшись на какого-нибудь зверя, можно и скальпа лишиться.
Ничего подозрительного я не увидел. Коротышка Бык, который меня сменил, — тоже, если не считать воровок-соек, которые прыгали вокруг нашей стоянки с ветки на ветку, с камня на камень, норовя что-нибудь украсть.
Перед рассветом мы двинулись дальше по той тропе, на которую вывел нас Этан, а потом пересекли долину в направлении на Уинд-Ривер. Еще только забрезжил рассвет, когда мы поднялись на гряду и стали спускаться в новую долину.
— Этан, — сказал Стейси, — разве там не Бычье озеро?
Внизу по правую руку и вправду поблескивало озеро.
— Угу. Индейцы называют его Ревущим. По преданию шошонов, несколько индейцев однажды охотились там на белого бизона. Это был волшебный бизон. Они загнали его на лед, чтоб там догнать, убить и содрать с него шкуру. А бизон провалился на льду и утонул. Когда ветер ломает лед, на озере раздается что-то вроде стона или рева. Шошоны утверждают, что лед пучится от бизоньей злобы и что эта злоба и ревет.
Мы долго пробирались сквозь бурелом, через груды валунов и непролазный кустарник у подножия горы, и только на закате нам удалось напоить лошадей в реке. Пока можно было видеть, доехали до горы Кроухарт и устроили возле нее стоянку.
— Здесь была большая битва между индейцами, — сказал Стейси. — Шайены, большебрюхие и арапахо дрались с шошонами. Говорят, что вождь шошонов съел сердце вождя кроу.
— Когда это было? — спросил я.
— Кажется, лет двенадцать назад. Но что Вашаки здесь воевал, я знаю точно.
— Это он съел сердце? — спросил я.
— Меня при этом не было. Но они и вправду так делают. Считается, что храбрость врага переходит к тому, кто его съел.
— Завтра мы будем ночевать у гор Оул-Крикс, — сказал Этан. — Если не потеряем скальпы раньше. Тут края интересные.
— Горы на севере, это не Абсароки?
— Отличные места! — сказал Стейси. — Я там однажды зимовал. А Джон Колтер с дружками так просто там и поселился… Очень красивый край… Суровый, конечно. Но нигде нет мест красивее, чем Абсароки.
На следующий день мы ехали через заросли полыни, внимательно осматриваясь. Видели следы неподкованных лошадей. Несколько раз попадались и бизоны, но их было немного — они бродили поодиночке. Здешние бизоны редко собираются в большие стада, как те, что живут восточнее. Но все же одно стадо мы увидели, похоже, там было не меньше тысячи голов.
Мы направлялись к ущелью, вел нас Этан. У самого входа в ущелье он вдруг остановил нас.
— Стейси? Что думаешь? — спросил он.
— Ничего хорошего. Терпеть не могу ущелий. Как-то все чересчур просто.
— Тут очень глубокое ущелье, и я вовсе не настаиваю, чтобы мы туда лезли. |