Едва я устроился там, как вошел Курт со старой женщиной в простом, но богатом костюме крестьянки.

– Повторяю тебе, кормилица, – сказал он с пылавшим лицом, – она и отец любят друг друга. Они обручились; я видел это собственными глазами.

И он закрыл лицо руками.

– Но, милый мой графчик, – возразила женщина, – тебе это только показалось; ревность ослепляет тебя… Никогда отец твой, такой серьезный, такой занятой, не будет думать об этом. Он давно мог бы жениться, если бы хотел.

– Гертруда, Гертруда, где же ты? – раздался чей-то голос. Женщина поспешно вышла.

– Ах! Меня зовут на кухню, – сказала она.

Оставшись один, молодой граф беспокойно зашагал по комнате; зловещий огонь блестел в его глазах.

– Когда дело идет о любви, тогда не шутят и родного отца не щадят, – прошептал Курт. – Он знает, что я люблю Розалинду, и смеется, считает мои чувства ребячеством; и сам, предатель, отнимает у сына любимую женщину. Очень хорошо жениться в его лета! Если у него будут дети, сын, это значительно уменьшит мое наследство; по счастью, я старший. Но нужды нет!

Он остановился, подозрительно огляделся вокруг и вынул из-за пояса маленький кинжал. Странная улыбка появилась на его губах, когда он его рассматривал.

– Обращается со мной как с ребенком. Деспотизм его тяготит меня, – проговорил он, тяжело вздыхая. – А если мне от него избавиться? Здесь много собралось людей, ненавидящих его, и никто не заподозрит меня, а я одним ударом стану хозяином!

Он замолчал, но все дурные страсти отражались на лице его, когда он тщательно пробовал тонкое острие оружия на медальоне, висевшем на его шее на золотой цепочке.

«Бедный Рабенау, – подумал я. – Твой сын намеревается пролить твою кровь!»

Вдруг я вздрогнул: за Куртом бесшумно появился граф Лотарь; у него было встревоженное выражение.

– Не стыдно ли тебе, Курт, думать о самоубийстве? – сказал он, кладя руку на плечо сына.

Молодой человек глухо крикнул и выпустил из руки кинжал. Граф привлек его к себе.

– Дорогое мое дитя, успокойся, – сказал он кротким и нежным тоном, какого я не подозревал в его звучном голосе. – Я слышал твой крик отчаяния, когда говорил Розалинде о любви. Теперь я отправляюсь в путешествие, из которого, может быть, не вернусь. И так я оставляю тебе свое незапятнанное имя, значительное состояние, скопленное разумной бережливостью, но не скупостью – слышишь, Курт? – и уступаю тебе свою невесту, свою любовь. Я возьму с нее слово выйти за тебя после моей смерти. Доволен ли ты, любимый мой сын?

Лицо Курта преобразилось, что было понятно после планов, которые я слышал; тем не менее, лицемер прослезился и бросился на шею отца.

– Останься, отец. Я ничего не хочу, только живи.

Искренен ли он был? Это знают только там, где все мысли открыты.

Граф отер лоб и, сжимая в своих руках руку сына, продолжал:

– Люби Розалинду как самое драгоценное мое наследие; в ней я завещаю тебе само мое сердце. Борись со своими дурными страстями, своим капризным и тираническим характером; не заставляй мою душу мучиться сожалениями, что взял с Розалинды обещание стать твоей женой. Я оставляю тебе огромное богатство; но помни, Курт, что одним золотом не купишь ни любви, ни преданности. Будь добр к твоим вассалам, как я старался это делать; строгость должна быть уравновешена справедливостью и снисходительностью. Вовремя сказанное доброе слово больше покоряет сердце, чем мешок с золотом. Честность и великодушие – вот невидимый герб благородного человека. А теперь, да благословит и да хранит тебя Бог! – Он отошел от Курта и прибавил повелительно: – Поди к Розалинде, но просто, без ломанья, и попроси ее сойти в сад через полчаса.