Он продолжал:

– Ты думала только о своем горе и забывала мои чувства; обиженный, несчастный, я хотел возбудить в тебе ревность, и желание это довело меня до недостойного поступка, который ты справедливо осудила. Но, Розалинда, ты не можешь покинуть меня; горе потерять тебя, повлекло бы за собою последствия, о которых я не смею думать. Сжалься, прости меня!

Розалинда тяжело вздохнула.

– Не могу, – глухо выговорила она наконец. – Как простить такое явное бессердечие? Едва похоронили твоего отца, как ты, из мести мне, разбил будущность и жизнь бедной девушки, твоей вассалки, и обладал ею даже не открыто, на что имел власть, а путем постыдного обмана; затем ты бросил свою умиравшую бабку. Несмотря на твои клятвы, я не верю твоей любви; я чувствую, что ничего не значу для тебя, потому что любимую женщину не оставляют на жертву заразе, от которой она могла умереть. Если бы Лео заболел среди чумных, у меня был бы один страх: что он умрет не на моих руках. Нет, Курт, отпусти меня; ты ведь не любишь меня и хочешь удержать при себе только в виде развлечения на несколько недель.

Курт притворялся и разыгрывал отчаяние.

– Если ты оставишь меня, Розалинда, я разобью себе голову об эту стену. А разве, – он нагнулся к ней, – ты не обещала отцу любить меня и никогда не покидать, особенно в такую минуту, когда я обещаю исправиться? Ты изменишь слову, данному моему отцу, который видел во мне свое лучшее сокровище и никогда не был равнодушен к моим огорчениям? Но… он умер и не может напомнить тебе твоего обещания…

Негодяй, когда это ему было полезно, хвастался моей любовью к нему и на этот раз вполне достиг своей цели. В сердце Розалинды воскресло наше последнее тягостное прощание, и она разрыдалась. Момент был удобный; Курт привлек ее в свои объятия и стал нашептывать ей слова любви и извинений.

Глубоко сожалея о том, что по слабости своей так связал Розалинду, я не в силах был переносить это дольше и поднялся в пространство, разыскивая своего руководителя и друга, чтобы отдохнуть и подкрепить свои силы.

* * *

Не могу сказать, сколько времени пробыл я вдали от земли; но вдруг в пространстве послышался звук, возвестивший мне о важных происшествиях в замке Лаунау, где в настоящее время жил Виллибальд, брат Розалинды, некогда Марк, врач Тиберия, друг детства Астартоса.

Расточительный и игрок, он совершенно промотал свое состояние и поддерживал наружную роскошь только путем своей изворотливости. Сохранив былую гибкость характера, он оставался при дворе герцога, где была жизнь дешевле, и стал гибкоспинным придворным, развлекавшим герцога своими остротами, а герцогиню и ее дам недурными стишками – изящными рондо и девизами, сочинявшимися в их честь, одаренный красивой внешностью, прекрасным голосом и с редким искусством владения оружием, он мог победоносно выставлять цвета своей дамы; с другой стороны, ветреный и чувственный, он не мог долго ни на чем останавливаться, любил везде, сегодня воспевал блондинку, завтра изменял ей ради брюнетки; он не пренебрегал даже и знатными старухами, которые могли быть ему полезны и, не имея возможности воспевать их красоту, восхвалял добродетель.

Этот Виллибальд фон Лаунау был бездонным колодцем, и при дворе всем почти были известны его отношения с одной очень богатой старой кокеткой, не желавшей с годами терять заслуженного в молодости прозвища «прекрасной Леоноры». Выданная замуж за старого рыцаря, бездетная и в то время уже 50-ти лет от роду, она носилась по праздникам да турнирам и тут безумно влюбилась в обольстительного Виллибальда, который, будучи тогда без гроша, дорого брал за свою молодость и красоту. Старый барон фон Лаунау назначил меня опекуном своих детей, и, таким образом, маленькая Розалинда, в то время только пяти лет, воспитывалась в замке Рабенау.