После обеда Курт призвал любимого слугу, некоего Туиско, – чудовище лицемерия и злости – и отдал приказание немедленно послать вооруженных людей схватить угольщика-убийцу, а Гертруду перевести в тюрьму одного отдаленного поместья, повесив предварительно жениха на ее глазах.

Все было исполнено по его приказу, и в продолжение нескольких недель он так искусно занимал Розалинду, что она не могла исполнить данное обещание и помочь укрыться беднякам. Наконец, однажды, когда он был у герцога, она узнала ужасную истину и горько упрекала себя в том, что выдала тайну несчастных, не обеспечив предварительно их безопасность.

В гневе и отчаянии Розалинда удалилась в молельню. Мысль, что она связана с этим гадким человеком, чуть не сводила ее с ума. Розалинда была моей ученицей; я проводил с нею целые часы в разговорах о сверхъестественном, о жизни души, о религии; она знала многое, неизвестное женщинам ее времени, и ее развитой ум был еще чувствительнее к недостаткам и оскорблениям мужа. Во время этой, переживаемой ею нравственной пытки, я увидел, как к ней подбирается злой дух; но, при всем желании у меня не было силы отогнать его, так как сам я был обессилен своими бурными, тяжелыми чувствами.

«Отделайся от него, – внушал ей роковой дух. – Человек этот – ядовитая гадина, которая причиняет каждому зло. Когда ты будешь свободна, сколько добра можешь сделать! Мало ли у тебя доказательств, что он не любит тебя? Если ты не убьешь его, то он убьет тебя; если не железом или ядом, то хоть булавочными уколами. Взгляни на себя: ты побледнела, глаза твои ввалились, уста более не улыбаются, а в тебе ежеминутно кипит негодование».

Таковы были слова злого духа, и такие же мысли забродили в возбужденной головке молодой женщины.

«С тех пор как я связана с ним, – думала она, – я не знаю покоя, всегда в тревоге, в зависимости от его взбалмошного характера. Детей у меня нет; пройдет еще несколько лет, и, если красота моя увянет, этот презренный не задумается бессовестным образом прогнать меня».

При последней мысли холодный пот выступил на лбу Розалинды.

– Пусть он умрет! – прошептали ее синие губы. – Я совершу это отвратительное преступление, но тем спасу немало невинных.

Курт должен был вернуться после полудня. Лихорадочно волнуясь, она приказала накрыть вечерний стол в своей комнате; переоделась в белый шерстяной капот, дрожащими руками открыла ящик, купленный у итальянского гостившего в замке алхимика, и достала из него флакон с зеленоватой жидкостью. Этот яд, как ей сказали, без страданий и следов, отправит человека на тот свет.

С сильно бьющимся сердцем остановилась она у открытого окна, где голуби клевали хлебные крошки; ей хотелось убить одно из этих невинных созданий.

Она отошла от окна, потому что начали накрывать к ужину, и наблюдала за приготовлениями, будто перед ней ставили виселицу, переживая при этом все предшествующие преступлению мучения. Затем она отпустила слуг и, убедившись, что никто ее не видит, вылила содержимое флакона в золотой кубок, приготовленный графу; чаша была так глубока, что на дне ничего не было видно. В изнеможении Розалинда опустилась на стул, как будто преступление уже было совершено.

«Оставь его, он будет наказан кем-нибудь другим, – напрасно внушал я ей. – Подумай, ты хочешь убить сына Лотаря!»

«Нет! – отвечало мне негодующее и оскорбленное самолюбие. – Я не могу более переносить такую жизнь и должна уничтожить этого человека, пагубного для меня и для других».

Шум опускавшегося подъемного моста привлек ее к окну. Стараясь быть спокойной, она приняла равнодушный вид и принялась бросать корм птицам.

Вскоре во дворе появился Курт, верхом, с соколом на руке и в сопровождении оруженосцев.