После восьми классов братья пошли работать в автосервис, но школу не забывали: даже через десять лет заходили «пострелять мелочишку».

В первые минуты после ареста Наташа настаивала на том, что сознательно подожгла квартиру, желая избавиться от своих мучителей. Но позднее, наученная подругами-сокамерницами, сменила показания. После «правильного» расследования с участием высокооплачиваемого адвоката ее признали невменяемой и отпустили.

При прощании в камере тоненькую Наташку по очереди обнимали женщины, оставшиеся в тюрьме. Последней ее поцеловала лучшая подруга – Эстер. Накинув ей на плечи теплую шаль, она погладила ее по волосам.

– Тебя встретят на автобусной остановке, что позади изолятора. Сережа хороший человек, доверяй ему.

Глава 2

Воспоминание первое

Росла Наташа в обыкновенной малоимущей семье. Мать, которую до пенсии все звали Нинка, мыла полы в штабе их военного городка. Жили они в старом пятиэтажном доме на последнем этаже, осенью-весной у них капало с потолка, а зимой дуло из растрескавшихся окон. Отец пил, матерился и распускал руки, как все прапорщики. Мама терпела побои и запои. А куда деваться – трое детей.

Наташка была зачата по пьяни, случайно. Что именно в тот вечер отмечали, никто не помнил. Гостей набился полный дом, и каждый пришел с бутылкой. Из закуски мама выставила вареную картошку и селедку. Упились так, что утром женщина проснулась на своей кровати между мужем и его другом.

Третьего ребенка в семье не хотели, денег не хватало и на двоих детей. Мать не предохранялась и не беременела уже семь лет, все-таки ей уже перевалило за сорок, да и пила она много, а тут на тебе! Отец кричал, что Нинка залетела не от него, а от другого прапорщика, Гришки. Мать плакала и убеждала, что в жизни не изменяла мужу.

Жизнь дочки прапорщика была нищей и бесцветной. Только мечты позволяли Наташе чувствовать себя человеком. Она то хотела стать актрисой, как Надежда Румянцева или Джина Лоллобриджида, то мечтала выучиться на портниху и шить себе модные платья, такие же, как у соседских девочек, то представляла себя врачом, а то просто богатой женщиной…

Волосы мама ей заплетала в тугую косу и завязывала замызганным серо-белым бантом. Школьную форму Наташа носила по три года, пока та не становилась ей окончательно мала. Из-под короткой юбки вечно торчали длинные худенькие ноги, с которых постоянно сползали белые гольфы. Грудь у нее появилась только к четырнадцати годам, позже многих в классе, но была такой маленькой, что бюстгальтер не требовался.

Старшие братья Наташу не любили. Если она стояла в коридоре и мешала им пройти, они не дожидались, когда маленькая сестра сделает шаг в сторону, а толкали ее в стену или били кулаком в бок, и Наташа отлетала или падала на пол. Отец не обращал на дочь никакого внимания, она для него не существовала. До поры до времени… Только мама иногда жалела дочь и тайком клала в карман школьной формы то конфету, то печенье.

А потом мать умерла, и стало совсем тошно. Погибла Нинка нелепо. Мыла на работе полы, поскользнулась на мокром мраморе лестницы и скатилась вниз, сломав шею.

Увидев на кладбище маму в гробу, Наташа потеряла сознание. Ее поддержала пожилая соседка, тетя Полина, дружившая с мамой. Именно она помогла накрыть поминальный стол и помыть после гостей посуду. Присутствовавшие на поминках гости напились, подрались и, как это часто водится, сначала запели, а вскоре захрапели. Отец и братья упились до зеленых чертей.

После похорон мамы Наташа как бы замерла. Автоматически мыла за всеми посуду, готовила и убирала в квартире. На уроках сидела тихо и смотрела в пространство немигающими глазами. Учителя, зная о ее горе, к доске не вызывали.

Четырнадцатилетие Наташи пришлось на девятый день поминок. Два события братья и отец отметили в своем мужском кругу, забыв пригласить к столу именинницу.