Тяжесть не накатила. Напротив, тело вдруг показалось странно легким, парило, как в невесомости, в сумеречном, звенящем пространстве – и чувствовалось ненормально, как, вероятно, бывает в наркотической грезе. Духоты и помину не было, зато Ларису чуть потряхивало от приступов озноба, будто персонал клуба только что основательно проветрил помещение ночным морозным ветром. Но на улице нынче было гораздо теплее, а никакой кондиционер, самый совершенный, не дал бы такого эффекта. Разве только собственные, перенапряженные, сбитые с толку несчастные нервы…

Можно было стараться сколько угодно – ничего не клеилось. Спрятаться за музыкой не получилось. Ларисе казалось, что она вообще не может точно рассчитать собственные движения, будто танцует в воде. Появилось странное сознание собственной детской неуклюжести, какого‑то смешного дилетантства, как если бы Лариса была не профессиональная танцовщица, а внезапно повзрослевшая малышка, танцующая для мамы на детском утреннике. Это было, пожалуй, несколько стыдно, но отчего‑то не неприятно. Ларису даже тянуло пьяно хихикать. Забавно, весьма забавно.

И еще. Лариса по‑прежнему чувствовала липкие голодные взгляды, пачкающие кожу, но отстраненно, издалека, за некоей вполне ощутимой холодной стеной. Ощущение стены ее весьма удивило. Занятный гость. А кстати, ты не знаком со Снежной Королевой, мальчик? А ты ей не родня, часом? Или ты просто ухитрился‑таки собрать из этой ее мозаики слово «Вечность»? Хорошее дело…

Танец отработали, доделали – Света выглядела более потерянной, чем в прежние вечера. Ларисе было холодно, злобно и весело.

Вспыхнул свет. Обе танцовщицы помимо воли уставились в зал – и обе разом споткнулись взглядами об одну и ту же фигуру.

На самом удобном месте в зале, прямо напротив сцены, развалившись на стуле, как в вольтеровском кресле, сидел молодой блондин в расстегнутой «косухе» с заклепками, из‑под которой виднелась потрепанная черная футболка с ярким рисунком. Его длинные лохматые волосы цвета выгоревшей соломы с кожаной полоской‑хайратником, его костюм, его поза выглядели в этом зале так дико, так немыслимо, как выглядел бы, вероятно, разве что бомж на презентации по случаю открытия банка. Байкер среди боркеров. Невероятное зрелище.

Тем более невероятное, что холеный официант стоял за его стулом навытяжку, как распоследняя «шестерка», заглядывал с почтением, переходящим в откровенное холуйство – и важные персоны, упакованные по высочайшему разряду, разместились поблизости и взирали с тем же подобострастием и раболепством.

– Гляди, вот, сынок своего папочки, – шепнула Света, и в этот момент накрахмаленный фрачный метр подлетел к сцене с неприличной прытью.

– Прошу прощения, Лариса, – замурлыкал он, еще не переключась на подобающую важность с холуйского восторга, – гость хотел бы побеседовать с вами.

– Со мной? – Лариса указала на себя пальцем, сделала улыбку типа «чи‑из!» – Ах ты, елы‑палы! Да неужели? Вот именно со мной?

– Да, – судя по морде, холуй совсем мышей не ловил. – Пожалуйста, поторопитесь.

– Прямо голой и идти?

– Именно, именно. Я вас прошу, это входит в условия контракта.

Лариса подняла тунику, накинула на тело, покрытое «гусиной кожей», застегнула на плече. Беседовать после шоу. Потная, нагишом. У мальчика любопытный вкус. Ненормально. Совершенно ненормально. Но – плевать. Спустилась в зал по мерцающим ступенькам. Почувствовала спиной, как Света ускользнула со сцены в служебное помещение. Усмехнулась. Пошла к столу «байкера» – походка от бедра, «здравствуйте, я – фотомодель», мина Мата Хари перед арестом.