Лариса вошла в костюмерную.
– Ну, чего он? – тут же спросила ожидающая Света, у которой руки дрожали и глаза горели от любопытства.
– Ровным счетом ничего, – сказала Лариса и села. – Дела идут, и жизнь легка. Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка. Он милый человек. И он кровь пил.
– Что?! – теперь и Света села рядом.
– Да ничего. Милый человек пил кровь. Горячую. И не допил, потому что она остыла, я думаю. А может, ему просто много не выпить. Я только сейчас вдруг сообразила, что это было у него в бокале такое странное, ни на вино, ни на томатный сок, ни на вишневый не похожее. Кровушка. Но это совершенно неважно. Подумаешь.
Лариса рассмеялась, смочила тампон тоником и принялась стирать грим.
– И чего теперь? – спросила Света растерянно.
– Ничего. Просто поболтали чуть‑чуть. И он предложил меня домой проводить. И все.
– И ты пойдешь? – спросила Света тоном глубокого сочувствия.
– Еще как! – Лариса улыбнулась и улыбка вышла шальная. – Он мне понравился.
Света покачала головой.
– А может, не стоит рисковать? – спросила она осторожно. – Знаешь, нормальные люди кровь не пьют.
Лариса прыснула.
– В ночных клубах еще и не такое пьют. Как насчет спирта с живыми рыбками? Просто ее здесь подают, горячую кровь, а он – экстремальщик. Знаешь, он – симпатяга. Хамло и симпатяга. Даже если он – сын нефтяного магната.
Света хихикнула.
– Круто. Может, замуж выйдешь.
Лариса закрутила волосы в хвост.
– Конечно, выйду. Только не за того парня. Ух, какая это сила, думала она, снова вызывая в теле ощущение той холодной искрящейся волны, которая исходила от Артура. Январская метель в человеческом облике. Шикарен, шикарен… Ворону бы такую.
А кстати…
Света еще о чем‑то спрашивала, но Лариса уже не слышала. Она торопливо одевалась.
А Артур стоял в кабинете Эдуарда.
Эдуард, который обычно принимал посетителей, сидя за столом, стоял перед Артуром, согнувшись в три погибели, заглядывая снизу вверх своими глазками, ставшими нехарактерно заискивающими. Он боялся.
Артур был зол.
От его раздражения в кабинете стоял мороз, стекла покрылись ледяными перьями, хрустящая изморозь осела на шикарной мебели, а воздух звенел от смертного холода. Эдуарда трясло, его лицо было серым, как обветренное вареное мясо – и казалось странным, что у него хватает отваги на разговор.
– Я приказываю оставить их в покое, – сказал Артур – голос был, как ледяной клинок.
– Простите, сэр Лесли, – Эдуард согнулся еще ниже, говорил заискивающе и лебезя, но, кроме унижения, в нем было еще что‑то. – Я, тупое ничтожество, никак не возьму в толк, кого это ваша светлость имеет в виду…
– Все ты понимаешь, падаль. И мальчика, и девочку.
– Мальчика… Какого мальчика, ваша светлость? Ах, мальчика? Так ведь никто и не переходил дорогу мальчику, сэр! Какой‑нибудь невежа сказал бы, что мальчик – самоубийца, ничто, пустое место, но раз вы удостоили его своего поцелуя, ваша светлость, то это, конечно, не так, сэр. Он ваш паж, сэр. У нас не может быть претензий…
– Много треплешься, падаль. Девочка.
– А вот девочка… Сэр, я не смею, я трепещу, сэр, но я должен вам сказать. Девочка помечена мной. Мне прискорбно говорить об этом, сэр, – зубы Эдуарда выбили дробь, но он справился с собой, – я сожалею, но оставить уже невозможно, сэр. Такой великолепный Князь – лев ночей, можно сказать, конечно, не станет отнимать у шакалов последний кусок, а?
– Я твою шарагу по ветру развею, тварь. |