|
Ее прекрасные белокурые волосы были стянуты в хвост и засунуты под нелепую вязаную шапочку. Большой темно‑серый пуховик с воротником из фальшивой норки скрывал фигуру, как паранджа. Длинные ноги таким же добродетельным образом скрывали широкие джинсы, а тяжелые сапоги на шнуровке наводили на мысль о спецназе на марше. Ее лицо, бледное нервное лицо с заметными тенями под глазами не было приведено косметикой в гламурный вид; ее кожа была хороша, как кожа живой девушки, а не экранной дивы, а ресницы выглядели простыми человеческими ресницами. Слипшимися светлыми ресницами природной блондинки.
У Ларисы не было ни перчаток, ни сумочки. В озябшей руке она держала пачку сигарет и одну из тех прозрачных китайских зажигалок, которые безупречно высекают огонь только в течение первых часов после покупки. К ней было не так страшно обратиться с вопросом или даже попросить телефон. Но рядом с ярчайшей своей подругой она выглядела бледной серою тенью, поэтому странствующим рыцарям и менестрелям и в голову не приходило ни то, ни другое. Но, как бы то ни было, девушки выглядели вполне довольными друг другом и вели себя так, как ведут себя подруги, то есть особы женского пола, которым в настоящий момент нечего делить. – Ну ты даешь! – по‑прежнему громко сказала Света. – Ты чего, вот так вот и собираешься отказаться, что ли? – Света, мне очень не понравился этот мужик, – ответила ее тень между затяжками. – Мне не хочется работать в его фирме. Света воздела руки горе. – Вот! Вот это я все время слышу. Мужик ей не нравится. Тебе с ним не в постель ложиться! – Да боже меня упаси… – Не дури. Полштуки баксов на дороге не валяются. Хоть приоденешься. – Мне не хочется там работать. – Ларка, ты меня уже достала. Все. Контракт подписали – и все. И только попробуй. И вообще – чего ты теперь рыпаешься‑то? – И контракт мне не нравится. – Нет, я ее убью сейчас. Только‑только появился шанс на ноги встать, работать в приличном месте, за приличные денежки, а ей то не нравится, се не нравится! Все. Начинаем работать. И не зли меня. Лариса вздохнула. Бросила окурок. Пожала плечами и кивнула с видом полнейшей апатии и равнодушия к Светиным словам и собственной участи. Внутри, впрочем, она не была так безучастна. Ее бедное «я» опять, как много раз до этого, раскололось на две неравные части. Новая часть, теперешняя, уговаривала ласково: «Ларочка, не дури. У тебя будут деньги, деньги – это очень славно. Деньги – это свобода, свободное время. Дома сможешь сидеть, хоть вообще не выходя, дома, представляешь?! Никого не надо будет видеть, ни с кем не надо будет разговаривать. Хорошо. Соглашайся, давай заработаем от души!» Но старая часть «я», каким‑то образом еще живая, не добитая, просто визжала истошно, из последних сил: «Не хочу! Не могу! Тошнит, с души воротит, отстаньте от меня! Лучше – кордебалет в „Русской Тройке“ за копейки, только от этого – увольте, сделайте милость!» Хотелось прислушаться к старой части, но новая сейчас говорила убедительнее. Света тоже что‑то говорила уже с минуту, и Лариса отвлеклась от диалога с самой собой, чтобы ее послушать. – Ну так мы договорились. Завтра? Без глупостей, да? – Да завтра, завтра, – отозвалась Ларка вяло. – Ты сейчас куда, на метро? – Нет… – «Тошнит, тошнит, тошнит! Не могу, не могу! Отвали, сделай милость!». – Я пешочком пройдусь. А на углу маршрутку поймаю. – Ну пока. – Пока… Светины сияющие локоны и пушистая шубка мелькнули в толпе и исчезли. Лариса огляделась. Стоял тихий бурый вечер, порошил легкий снег. |
