Ребята давились от смеха. Федор Федорович смущенно чесал затылок. И вдруг застекленная дверь с другой половины открылась, и все увидели жену объездчика и его внучку. Они хохотали, держась за животы…

— Ох! Ох!.. Не могу! Уморил! — задыхаясь от смеха Клавдия Семеновна, тучная, дородная женщина.

На фоне ее басовитого густого смеха серебром звенел нежный смех Насти.

Увидав Настю, Трусов стушевался. Таким его ребята еще никогда не видели. Трус — и вдруг смутился перед девчонкой! Странно…

Насмеявшись, Клавдия Семеновна приказала мужу:

— Иди с ребятами, насыпки сеном набей: не на полу же им спать-то. А мы с Настей самоварчик поставим.

— Дело, — сказал Федор Федорович и повел «лесорубов» делать матрацы.

На улице объездчик похлопал Трусова по плечу и сказал всем:

— По сердцу вы пришлись моей Семеновне и Настеньке — значит, теперь полный порядок будет, — и, чему-то радуясь, Федор Федорович захихикал.

Школьники действительно понравились хозяйке. Если бы не понравились, то зачем бы она их угощала медом?

Самовар оказался огромным: как на вокзалах или в домах колхозников. Медный, с красноватым отливом, он величественно стоял на лавке возле хозяйки и распевал самоварные песни, от которых на душе становилось очень спокойно, а в доме — уютно.

Вместо чая была заварена ароматная душица со зверобоем. Каждый из ребят уже выпил по нескольку кружек. Довольно бы уже пить-то. Тем более на ночь. Но ведь на столе стояла большая плошка с медом и было сказано, что ради встречи сегодня меда есть можно сколько угодно. Вот и старались «лесорубы».

От чая и домашнего тепла все разомлели. А Нырок даже заснул за столом. И всем захотелось спать. Только Трус был бодр, как после утреннего купания в Видалице. Юрка незаметно, как ему казалось, все разглядывал Настеньку. У нее глаза большие, цвета переспелой вишни, а волосы светлые. Коса в кулак толщиной. На щеках будто закатное солнышко свой отсвет оставило. И лукавые ямочки на щеках Настиных были. Не только Трус на хозяйскую внучку поглядывал. Она всем понравилась. Но Трусову особенно. Поэтому Юрка стал неузнаваемым: не кривлялся, не паясничал, был неожиданно важным и степенным.

Настя, конечно же, заметила что Юрка на нее чаще других поглядывает, да притворялась, что ничего не видит. Со всеми была она одинаково ласкова и оживлена. Ох! Эти девчонки. Хитрые они прехитрые. Не то что мальчишки, у которых, что на сердце, то и на лице.

— Трусенок, — покровительственно сказал Ленька Клей, — изобрази-ка Вытю.

— Кого? — удивилась Настя.

— Наш директор, — паясничал Клей. — Давай, Трусенок.

Юрка ловким и неуловимым движением сбросил Ленькину руку со своего плеча и с неприязнью сказал:

— Отклейся, Клей. Сам изображай кого угодно. Я к тебе в клоуны не нанимался.

— Чего ты психуешь? — удивился Ленька.

Трусов не удостоил его ответом.

— Настя, вы в каком классе учитесь? — спросил Лосицкий. Он нарочно задал этот вопрос хозяйской внучке, чтобы не дать разгореться ссоре.

— В восьмом, — ответила Настя и удивленно посмотрела на Сашу, а потом сама поинтересовалась: — А вы все из восьмых и девятых классов? Да?

— Да. Десятиклассников не стали трогать, — ушел от прямого ответа Лосицкий.

Трусов благодарно посмотрел на Сашу. А Клей хотел объявить, что Трусенок, Нырков и Берестяга — семиклассники, но Лосицкий почувствовал это и опередил его новым вопросом:

— А в какой школе учитесь?

— Во второй школе, в Богородске.