Страшно закричала тогда та дама, а после, оставив сыновей правой руки, подхватила сыновей левой руки, обернулась птицей и улетела – только ее и видели.

    Да и сама домна Альенор, сказывают, родилась в лебединых перьях – они годам к пяти осыпались…

    * * *

    От такого рассказа зябко стало дамам. Шутка сказать – граф Риго, потомок двух проклятых родов, родич дьявола, сидит среди них и преспокойным тоном об этом рассуждает.

    А тут еще сквозняком вдруг потянуло. Дамы невольно поближе к рыцарям придвинулись. И стало в беседке тесно и уютно, и всякое колено ощущало близость другого колена, а руки сплелись, будто возлюбленные в объятиях.

    Домна Гвискарда де Бельджок голову набок склонила и почти положила ее на плечо эн Бертрана. А тот сидит, не шелохнется – нравится ему. Да и кому не понравится! Разве что домне Маэнц, у которой глаза совсем злые сделались.

    Домна Гвискарда говорит:

    – Как страшно то, что вы рассказываете, эн Риго!

    Сама же умильно на эн Бертрана поглядывает.

    Граф Риго отвечает домне Гвискарде:

    – От дьявола мы пошли, к дьяволу и придем. Так и отец наш говорит.

    Готфрид подтверждает:

    – Да, так отец наш говорит. Да и сами мы так думаем.

    Домна Мария на то молвит:

    – Должно быть, ужасно жить с такими мыслями.

    Граф Риго криво усмехается.

    – Мы с рождения к этому привыкли.

    Тут вбегает малолетний паж и подает домне Марии цветок. Домна Мария целует пажа в губы. Все смеются. От смущения паж едва не лишается сознания. Пажу дозволяется остаться и слушать рассказы знатных сеньоров о дьяволе.

    Помолчав ровно столько, чтобы ожидание стало жгучим, эн Бертран неторопливо начинает:

    – Когда я был таким, как нынче этот паж, я своими глазами видел дьявола…

    * * *

    В трех часах езды на скорой лошадке от замка Борн стоит Далонское аббатство. Из поколения в поколение рыцари из обоих замков приносят аббатству щедрые дары, и неустанно возносят монахи мольбы за души сеньоров де Борн и де Аутафорт.

    Какое же облегчение испытал дядька Рено, когда Итье де Борн поручил ему доставить в Далон десятилетнего Бертрана, дабы тот получил в стенах аббатства надлежащее образование! Ибо с годами все злее и изобретательнее становились шутки старшего господского сынка, в то время как младший, подрастая вместе с кормилицыным ублюдком, названным без затей, Пейре, радовал кротостью и тихим нравом.

    Сдал Рено непривычно присмиревшего Бертрана аббату Рожьеру с рук на руки, неуклюже, но от души приложился к Далонским святыням, да и поехал прочь, в замок Борн, – наслаждаться тишиной и покоем.

    А Бертран остался в огромном монастыре, будто Иона во чреве кита.

    Монастырь, превосходящий размером замок Борн, обнесенный крепостной стеной с воротами, засел высоко на холме. Вниз по склону бесконечно сбегают поля. Часть из них возделывают монахи, прочие отданы «бородатым братьям», полумонахам из простонародья.

    Рослый, широкоплечий, огромный в облачении из грубого белого сукна, с откинутым за спину черным капюшоном, – широким шагом шагает аббат Рожьер. Издалека присматривается к новому воспитаннику – кто таков, с кем из родителей обличьем схож.

    Выходило так, что больше походил Бертран на отца своего Итье. А еще больше – на деда, Бертрана.