В любом случае сотня сопляков с самострелами, вылезшая из Погорынья, в этих раскладах фигурировать не могла ни в каком виде. А если пацаны порушили, даже из самых лучших побуждений, какие-то планы Авдея, основанные на киевских инструкциях? Трындец! Даже и прозвания спрашивать не станут. Причем убивать этого самого Авдея в сложившейся ситуации совершенно бессмысленно – пользы никакой.

Дальше Мишка слушал не то чтобы невнимательно, но уже без того интереса, что в начале допроса Гоголя – по сравнению с обрисовавшимся попадаловом все остальное казалось мелкой суетой. А Егор, кажется, ничего не понял и продолжал «доить» боярина Василия.

Впрочем, ничего особо важного Гоголь не рассказал. Покинув конвой с добычей, Всеволод не выдержал и одного дня скачки – ближе к вечеру его пришлось перекладывать на носилки, однако, пребывая в сознании, он запретил поворачивать обратно, движение продолжилось, но уже медленнее. На подходе к переправе князь впал в беспамятство. Жар, бред, да еще под дождь попали… С подворья Кривого боярин Авдей разослал троих человек. Одного – искать лодку, чтобы везти князя по воде, а не трясти в носилках. Еще двоих – гонцами. Куда и с какими вестями, боярин Гоголь не знал. Можно было предположить, что одного в Городно – упредить, что князь недееспособен и принять участие в освобождении семьи не сможет. Второго… вот тут вопрос. Мог, конечно, послать к конвою – объяснить ситуацию и предупредить, что требования шантажистов надо исполнять и дальше. Но мог же и в Киев! Далеко, правда, но в таких делах начальство надо держать в курсе обязательно, тем более, что должность князя Городненского могла вот-вот оказаться вакантной. В связи с умертвием, так сказать…

Но тут приперся Мишка Лисовин со своими щенками и все обгадил! Людей побили, самого боярина Авдея отметелили до полного «не комильфо», да еще и князя взялись лечить! Могут ведь и вылечить сдуру. А так все было хорошо!.. Или плохо? Ответ знал только боярин Авдей. И еще о многом, что было неведомо Гоголю, тоже знал только Авдей, например, куда именно направлялся князь Всеволод с двумя десятками дружинников или где держат похитители княжье семейство.

Удастся ли разговорить боярина Солому после всего, что произошло? Пытать-то «око Мстиславово»… того – чревато. Такую мысль высказал Егор Мишке вслух, не стесняясь присутствием Гоголя. Возразить было нечего, как на высказанное, так и на подразумеваемое: «Ну на хрена ж вы, сопляки, княжьего ближника так измордовали?»

И тут Василий Гоголь, видимо, поняв затруднение Мишки и Егора, «порадовал». Оказывается, гонец, прискакавший из Городно, жив и сидит в сарае вместе с другими пленниками. Уж он-то все знает. Надо его допросить!

Ох, как Мишку перекорежило от этих слов! Егор даже дернулся удержать молодого сотника, чтобы тот не кинулся на Гоголя. Ну, слякоть же, а не человек – отдать своего на допрос и пытки! Вот так просто взять и заложить верного воина, гнавшего сюда с вестью от самого Городно, чуть живого от усталости, но пошедшего вместе со всеми выручать княгиню с детьми. Настаивать на немедленном допросе…

Казалось бы, все можно понять: беременная жена – из-за любви мужчины порой на что угодно способны; чувство долга – честный воин обязан употребить любые средства для спасения княгини… Но в том-то и дело, что Гоголь в Мишкиных глазах не был ни мужчиной, ни честным воином! И ни при чем здесь были ни «понятия», усвоенные при отсидке в Крестах, ни традиционная в России нелюбовь к стукачам. Мерзость поведения Гоголя заключалась даже и не в том, ЧТО сказал этот «утконос», а КАК сказал – было отчетливо видно: позволь ему, и сам, своими руками, будет пытать гонца.