«Так, выжили опричники и урядники. Случайность или все-таки показатель? Для опричников, наверное, да».

– С тобой что?

– Да мне ногу копьем прокололи, а потом ошеломили… не помню ничего. Очнулся, когда уже все кончилось.

– А Тимофей?

– С ним плохо, но говорят, что может выжить. Ключица перерублена. Совсем бы зарубили, но он самострел успел подставить…

– А урядники?

– Не знаю. Отсюда не видно, а подойти не могу, мне же ногу…

– Понятно… дядька Семен, а что с ратником Петром?

– А? Ах с ним-то? Ну, двух-трех пальцев недосчитается, это точно, а с глазом не знаю, да и голове тоже досталось. Вот Егору, кажись, повезло. Тот бугай, которого ты кистенем приголубил, ему живот-то не сильно порезал – так, поверху только. Но потом его чем-то опять в тоже место ударило… на вид-то страшно, а на деле неопасно.

– А Гунька?

– Гунька? Гунька молодец, дырка сзаду! Гунька витязь! Как размахался веслом, так к нему и подойти боялись! Из лука стреляли, раз пять, наверное. Попали два раза. Ухо порвали и… хе, дырка сзаду, как у меня, только с другого боку! А я, хошь верь – хошь не верь, без единой царапинки. Сидел вот здесь на половине задницы да постреливал. Карась только вот… Эх, Карась, Карась… ведь не хотел же я его брать, как чувствовал…

«Вернется только половина… Откуда он знал?»

Туман, как и предсказывал покойный Карась, действительно пал на реку перед рассветом. Кормщики не решились идти дальше, и ладьи, собравшись в одном месте, приткнулись к берегу. Первым к Мишке явился Демьян. Левая рука у него была перевязана – укусил полочанин, которого Демка резал на ощупь еще в первой ладье. Впрочем, это он объяснил Мишке уже потом, а поначалу просто потерял дар речи, увидев, что стало с экипажем Мишкиной ладьи в результате абордажного боя. Такую же, даже еще более острую, реакцию продемонстрировал и подошедший чуть позже Артемий – когда он отвернулся от тента, которым были накрыты тела убитых отроков, лицо его было белым, как мел, подбородок трясся, а правой рукой он судорожно делал жесты, в которых только с большим трудом можно был опознать крестное знамение.

Однако все это не шло ни в какое сравнение с тем, что испытал Мишка, когда из слов поручиков понял, во что Младшей дружине обошлась операция по захвату ладей. Из полусотни, которую он привел в пинский речной порт, боеспособными осталось меньше половины. Одиннадцать убитых, десяток раненых и пятеро пропавших без вести. И самое страшное – среди пропавших без вести был старшина Младшей стражи Дмитрий. Мишка чуть снова не сорвался в истеричный матерный крик с упоминанием пороха, напалма и боевых отравляющих веществ, но организм в последний момент почему-то выбрал в качестве реакции мрачное отупение. Ни голоса, ни движения, остановившийся взгляд… всему есть предел, в том числе и энергии молодого тела.

А потом… из каких глубин памяти всплыли давнишние, еще пятидесятых годов двадцатого века, строчки Булата Окуджавы?

– Опять колдует, дырка сзаду…

– Да не похоже… молится… вроде бы… – неуверенно возразил Артемий.

– Какая молитва, етить тя в грызло? Молятся по-христиански, а тут половина слов непонятная… вообще все непонятно!

– А может, он… это… и не Христу вовсе?

Он же…

– Заткнись! – зло оборвал Артемия Демьян.

– Совсем вы там у себя, в Ратном, охренели, дырка сзаду… Или… Господи, спаси и сохрани… воины… детишки еще, а поди ж ты… вот оно, значит, как…

«Дураки вы все! Поэзия сама по себе и есть волшебство.