— Эх-ма, хорошо у тебя тут, привольно, — мечтательно произнес Толян, что следовало понимать не иначе как скрытый укор моему, пусть и не озвученному, садово-ягодному краснобайству, и потому в высказывании Толяна я уловил совершенно иной подтекст: «Когда для нужд пропитания весь твой участок занят посевами гороха и полем под посадку картошки, а на огороде так до сих пор и не взошла давно лелеянная капуста, тогда бы, Мишка, я поглядел на твои дачные забавы со сбором смородины и крыжовника».

— Может, беседку под березками соорудим? Не торчать же нам вечно в бане! — неожиданно для самого себя выпалил я, напрочь запамятовав о Надином существовании, для которой ни баня, ни тем более беседка не представляли никакой помехи отлову Толяна.

— Ну-у, можно и беседку, — охотно согласился Толян, легко поддавшись чарующей магии моего беспамятства.

В подтверждение своего серьезного отношения к строительству беседки Толян деловито сообщил:

— Хоть завтрева можно начать. Только прежде мне надобно одно дело кончить — конек на соседкиной крыше поправить. Так вот теперь и не знаю, когда поправить-то: то ли нонче, выпимши, — тогда и свалиться недолго, то ли завтрева, тверёзым, — тогда уж точно расшибусь.

Нисколько не сомневаюсь в том, что вы правильно постигли смысл сказанного Толяном, имевшим в виду вовсе не утренний похмельный синдром, чьи признаки — боязнь высоты, головокружение, нарушение координации движения, отсутствие трудового энтузиазма — и впрямь в какой-то мере служили недобрым предзнаменованием в день проведения кровельных работ, а то губительное для местных мужиков состояние дневной кратковременной трезвости, когда вообще ни о какой работе и речи быть не может, когда любое упоминание о работе вызывает в энтузиастах неудержимые приступы тошноты, заново пробуждающие в них и без того чудом пережитый утренний похмельный синдром. Понятно, что подобное испытание трезвостью — далеко не каждому по плечу, и потому участь паче чаяния взобравшегося на крышу еще трезвого кровельщика мне виделась куда менее завидной, а то и просто несопоставимо более жалкой, да чего там рассусоливать — гроша ломаного я не дам за жизнь такого верхолаза, — выразиться несколько резче, с максимальной открытостью, без обиняков, мне не позволяет боязнь накаркать совсем уж непоправимую беду, — по сравнению с весьма двойственным положением, в какое сдуру поставил себя эквилибрист, побившийся об заклад пройти глубокой ночью по натянутому между небоскребами канату — без лонжи и уже вдрызг пьяным; и пусть бы даже такой канатоходец с раннего детства страдал куриной слепотой, — я бы всё равно поставил на него!

Я доподлинно знал несколько случаев, когда борьба за трезвость местных жителей оборачивалась для дачных поселенцев тяжелыми психическими травмами. Так, например, я прекрасно помню историю, случившуюся с неким москвичом, который заказал Боре Кашину — упокой его душу! — починку забора у себя на участке. И вот когда все ямы были уже выкопаны и врыты столбы, а Боря по-прежнему всё еще оставался совершенно трезвым, будучи не в состоянии приступить к следующей фазе работ — приколачиванию жердей, он с некоторой самонадеянностью и чуть загодя до окончательного завершения строительства попросил с ним рассчитаться, ну хотя бы частично. Дачник в полном расчете отказал, и даже стакан не налил. Тогда Боря, удрученный таким наплевательским отношением к своей изнемогающей от жажды душе и утомленной плоти, не долго думая, вырыл вкопанные столбы, забросал ямы землей и с горя напился уже на свои кровные, правда, и те у кого-то одолженные. Мне также известен и другой случай, когда Толяна — а плотник он знатный! чего стоит одна только балюстрада, сварганенная им на танцплощадке турбазы в виде причудливых резных фигурок и затейливых точеных столбиков! — пригласили помочь в постройке терраски на условиях дневной кормежки, вечернего распития бутылки на пару с хозяином и даже кое-какой оплаты, которую, само собой, лично забирала Надя.