|
Мемуары, оживляя прошлое, могут ввести человека в безысходный круг самоистязательных размышлений. Инстинктивная боязнь этого — болезнь ворошить прошлое — удерживает многих от писания мемуаров. Как бы ни был далек автор от жанра исповеди, но воспоминания о прошлом оказываются для него в неизбежной связи с проблемой биографии: с осознанием и оценкой и своей биографии, и того отношения, в котором состоит прошлое человека — к его настоящему, «биография» (если понимать под ней уже совершенные поступки и ту цепь, в которую они слагаются) — к жизни (то есть к сегодняшнему поведению человека). Жизнь любого из нас всякий день складывается в биографию, и биография может оказывать сильнейшее влияние на жизнь. Гнет собственной биографии — один из самых тяжких гнетов, и история, да и житейские наблюдения каждого, показывают, что мало Кто этот гнет выдерживает. Диктат совершенного когда-то поступка направляет — и нередко дурным образом — поступки последующие. Раз нельзя изменить биографию — остается лишь подтверждать ее дальнейшей жизнью. Этот ложный силлогизм исказил и будет искажать множество судеб, незаконным образом отменяя возможность нравственного возрождения — едва ли не ценнейшую из дарованных человеку способностей.
Так что же делать человеку с его биографией в том случае, если она не являет собой прямую стрелу, с первых сознательных действий ни разу не уклонявшуюся с верного пути? Быть может, лучшее средство — забвение? Может быть, надо забывать все дурное, а заодно и печальное, чтобы иметь силы жить? И тогда писание мемуаров — занятие вредное, растравляющее душу и расслабляющее волю?. В XVIII веке на это смотрели спокойней, со всею верой в силу человеческого разума, свойственной этому веку.«…Кажется мне, не бесполезно воспоминать прошедшие наши проступки, — рассудительно писал 4 ноября 1788 года соученик и «сочувственник» А. Радищева Алексей Михайлович Кутузов в одном из обширнейших своих писем к Ивану Петровичу Тургеневу, — ибо действия тогдашних страстей, сопровождавшие наши погрешности, не существуя более, позволяют нам видеть одно токмо обнаженное деяние, и мы, рассматривая оное, яко уже не принадлежащее нам, судим оное беспристрастнее. Таковое рассмотрение, ежели только управляется надлежащим образом, есть, по мнению моему, одно из целительных средств для уврачевания будущих наших недугов. Собрание таковых замечаний составляет (позволь употребить уподобление) карту, означащую все подводные камни. О коль щастлив, коль благополучен тот, который справляется по часу с нею! Удержав твердо в памяти все опасные места, тем удачнее может править своею ладьей, не так часто будет подвергнут кораблекрушению…» В недавно переведенном у нас романе У. Фолкнера «Похитители» есть сцена, почти дидактически разъясняющая, что делать человеку в жизни с его биографией. Герой, одиннадцатилетний мальчик, возвращается в дом родителей после трехдневного отсутствия, и совершенные им за это время тяжелые проступки гнетут его и мучат. В душевном смятении и тоске он начинает разговор со своим дедом: «— Я лгал, — сказал я. — Поди сюда, — сказал он. — Не могу, — сказал я. — Говорю тебе, я лгал. — Знаю, — сказал он. — Так сделай что-нибудь. Что угодно. Только сделай. — Не могу, — сказал он. — Ничего нельзя сделать? Ничего? — Я этого не говорю, — сказал дед. — Я говорю, что я не могу ничего сделать. Но ты можешь. — Что? — спросил я. — Как мне это забыть? Скажи — как? — Тебе этого не забыть, — ответил он. — Ничто никогда не забывается. |
