— Ну что ты за него держишься? — возмутилась Феона, статная высокая брюнетка с короткой стрижкой. — Он же самодовольный и вялый, как… как собачье ухо! Даже фамилия у него Шатаев, что совершенно точно отражает натуру.

Устинья перевернулась на бок, улыбнулась.

— Ты его мало знаешь. Он умный.

— Умный! — фыркнула Феона. — Этого мало, девочка моя. Он просто себе на уме и всегда думает только о своей математике.

— Не всегда, — покачала головой Устинья. — Шатаев он по матери, по отцу Смирнов.

— Что в лоб, что по лбу!

— Не говори так. Родственники у него Морозовы.

— Вот видишь? Законченный родовой тупик: Шатаевы, Смирновы да ещё Морозовы! Чтобы он думал больше о других, его надо вскипятить.

— Как? — удивилась Устинья.

— Ограничить, не давать, не подпускать к себе.

— Да люблю я его, Фея, понимаешь? Поссоримся — я первая бегу через день мириться. Если он хочет близости — да вот она я! Хочу того же. Почему я должна его ограничивать? А после близости и остальное приятно, интересно и необходимо. Да, он математик, и для него числонавтика важнее в жизни, чем я. Но так хочется верить, что он наконец повзрослеет и станет…

— Кем?

— Мужиком, — грустно улыбнулась Устинья. — Я ведь ему только добра хочу.

— Навязанное добро — зло.

— Я не навязываюсь. Он без меня проживёт. А я без него…

— Что ты всё за упокой? — снова рассердилась Феона. — Да, он у тебя смазливый, ходит красиво, но ведь и ты не дурнушка? Вон как Глеб за тобой увивается! А он посерьёзней твоего математика будет. Брось его, хотя бы на время, поживи месяц свободно, сам прибежит.

— Свободно я не умею. Как сказал поэт:

— Тем более его надо бросить, — вздохнула Феона, обнимая подругу. — Стихи — это хорошо, только в жизни всё гораздо прозаичней и проще. У меня тоже был свой математик.

— Коля? Он же был электронщиком.

— Какая разница? Отношение ко всему было таким же, как у твоего Проши. Не успели мы с ним пожить нормально, и так радости мало. — На глаза Феоны навернулись слёзы.

Устинья погладила её по голове, сама с трудом сдерживая слёзы.

Николай, друг Феоны, погиб год назад в автокатастрофе, с тех пор она не ждала от жизни ничего хорошего.

— Не жалей о том, что радости мало, этим ты приобретёшь ещё одну печаль.

Феона улыбнулась сквозь слёзы.

— Так и будем друг дружку утешать, то я тебя, то ты меня. А насчёт своего Прохора подумай, ему действительно многого не хватает.

— Ему не хватает одного: он меня не любит.

— Вот и уходи от него, — решительно махнула рукой Феона. — Глаза голубые, улыбается приятно, носит классные костюмы, а характер — обнять и плакать!

— Костюмы он носит от Ральфа Лаурена.

— Вот-вот, костюмы от Лаурена, рубашки Барбери, галстуки Мачинелла, мокасины Людвига Рейтера, не говоря уже о ремнях Мальберри, но по мне уж лучше демократическая джинса, что носит Глеб.

— Они совсем разные. Я и сама люблю стильную одежду.

— От Валентино, — хмыкнула Феона. — Я, что ли, не люблю? Это нормально для женщины, и очень подозрительно, если мужик так тщательно одевается. Что он скрывает?

— Что он маньяк, — предположила Устинья.