|
Поняв что-то в этой тайне, мы уже не будем удивляться тому, что только бескорыстию удавалось великое. Мы начнем воспринимать это как нечто непреложное, обладающее силой закона. И кажется мне, нет на земле лучшего места, чтобы размышлять об этом, чем парк, созданный стариком Завтра — Послезавтра.
Великое рождалось бескорыстием, потому что бескорыстие — живой источник силы. Соотношение в человеке творческого и нравственного начал нельзя выразить математически точно, оно не может (я имею в виду сегодняшний уровень понимания человека) воплотиться в формулу, подобную E = MC<sup>2</sup>. Но в том, что оно существует реально, убеждают нас не одни великие романы и тома по истории, убеждает и наша собственная жизнь. Кто из нас не терял себя творчески, делая вольно или невольно зло? И кто из нас не чувствовал себя особенно сильным в минуты, когда сердце открывалось человеку и человечеству? В вышедшей несколько лет назад книге я размышлял на тему: «большое сердце — большая фантазия». Под «сердцем» я имел в виду этические достоинства человека, под «фантазией» — творческую силу. Фантазия богата у тех, утверждал я, кто обладает большим сердцем.
Дзержинский писал о творческой любви к человеку. Революционеры хорошо понимали величие обновляющей мир творческой любви к человеку и человечеству — эта любовь и делает сердца и руки талантливыми. Безумство храбрых венчает победа, когда фантазию питает сердце.
Слепые месторождения золота
Поезда через Серебряные Пруды в сторону Москвы ходят вечером и рано утром. Я опоздал к последнему вечернему поезду, и Трофимыч посоветовал мне переночевать у местного лесника Ивана Романовича Демченко. Перед этим в течение двух суток я разъезжал в санях по растаявшим днем и обледенелым ночью дорогам Серебряно-Прудского района. Я искал человека с интересной военной биографией, о котором стоило бы рассказать в газете накануне Дня Советской Армии. Мой блокнот был исписан до последних страниц. Жалостливо понукая усталую лошадь, Трофимыч повез меня к леснику. Во время наших странствий этот подвижной, худощавый старик развлекал меня всяческими историями, подобно всем возницам, выведенным в русских рассказах и повестях. И сейчас, как только мы тронулись по дороге в лес, он начал: — Вам, конечно, интересно узнать, почему места наши называют Прудами, да еще Серебряными. История эта давнишняя. Лет, может, двести, а может, триста назад царица Екатерина Вторая возвращалась с юга к себе, в северный Зимний дворец. Возвращалась она, конечно, не одна, а с графом Потемкиным. А края наши в то время, как деды рассказывали, были сплошь болота да дикие леса. Болот ужасно много было, куда ни ступишь — топь… Царице это, конечно, не понравилось. А Потемкин ее успокаивает. День был, видно, ясный, солнечный, в болотах отсвечивало, граф и говорит: посмотрите, мол, уважаемая, разве это болота, это пруды; видите, небо в них играет серебром, и назвать их поэтому должно Серебряные Пруды. Напел он ей про небо и серебро, и согласилась она с ним. Женщина… Так и назвали: Серебряные Пруды. — Старик помолчал, потом, повернув ко мне бородатое лицо, доверительно добавил: — Умирают болота. — Как умирают? — не понял я. — Научного объяснения я вам, конечно, дать не могу. А если не по-научному, а обыкновенно, по-человечески рассудить, то я объясняю это явление так: детей много народилось. В наших Серебряных Прудах детей — великая сила. Даже в военкомате на докладе для офицеров запаса товарищ из райисполкома об этом говорил. Мол, в согласии с цифрами одна третья часть населения наших Серебряных Прудов народилась после войны. А тут уже одно из двух: либо дети, либо болота… Мы уже ехали по лесу. |
