Когда стало ясно, что никто не вернется, он перевез свою разросшуюся семью в дом Леонида-учителя, где писал за тем же столом при свете того же вонючего фитиля той же масляной лампы, пользуясь бумагой из Леонидовых запасов, и держал певуна зяблика в той же клетке у входной двери. Порой ему казалось, что и сам он превращается в такую же раздраженную и сварливую личность.
Каратавук умеренно благоденствовал, хотя кое-кто наотрез отказывался от его услуг, ибо писать ему приходилось левой рукой. В старости его постигла неизбежная слепота, но к тому времени нужда в его трудах почти отпала, и он по праву стал легендой. Герой великой победы под Чанаккале, мужчина, получивший увечье в самых романтичных и благородных обстоятельствах, друг Красного Волка, ученый, прочитавший уйму книг и помогший многим неграмотным в их затруднениях, он мог с наслаждением коротать темень своих закатных дней на площади. Опираясь левой рукой на палку, Каратавук в ровно надвинутой суконной фуражке прямо сидел на каменной скамье под платаном, отвечал на уважительные и любезные приветствия прохожих и рассказывал истории о старых деньках ребятишкам, которые жались к его ногам или кружком усаживались в пыли.
Эпилог
1. Что сделал новый имам
Новый имам был из тех дуболомов, кого нашпиговали стереотипами в духовных училищах Коньи. Вскоре после ухода христиан его посетило праведное вдохновение, и он воспламенил немногих сторонников на свершение священных дел.
Во-первых, они взломали запертые двери покинутых домов, сочтя излишним спросить ключи у соседей, ибо Аллах вознаграждает чрезмерное усердие. Отыскав в домах запасы вина, они вытащили кувшины на улицы, где и опорожнили. Оскверненные вином сосуды разбили вдребезги, а затем выдрали и сожгли виноградники, даже те, чьи плоды предназначались исключительно на изюм.
Во-вторых, они сходили в храм Николая Угодника в нижней оконечности города — церквушку, где в стропилах проживал филин, — и в белую часовенку на вершине холма у древних гробниц. В обеих церквях они прилежно выскребли глаза всем фигурам, изображенным на фресках, и разломали оставшуюся церковную утварь.
В-третьих, из склепа позади церковки с филином они вынесли и сбросили с утеса оставшиеся кости христиан.
В-четвертых, они уничтожили все символические изображения на древних ликийских гробницах.
В-пятых, длиннющими шестами они сбили в маленькое стадо свиней, поневоле брошенных прежними хозяевами. Этих свиней они загнали на вершину утеса с часовенкой и на глазах Ибрагима, сидевшего там со своими козами и по-прежнему полного ужаса от случившегося с Филотеей, столкнули визжавших и верещавших животных с того же обрыва, откуда сбросили христианские кости.
Из всех этих деяний лишь последнее получило нескрываемое одобрение жителей в целом, поскольку в обычном мусульманине необъяснимо глубоко укоренен запрет на свинину. Однако многие никогда не забудут аппетитный аромат жареной свинины, что прежде плавал над городом, будя желание и отвращение разом. Остальные священные акты, особенно уничтожение вина, были встречены тревогой и ужасом в разной степени, однако людей устрашал безумный огонек моральной уверенности в глазах тех, кто действовал по предписаниям Аллаха, изложенным в святых книгах, которые никто не мог прочесть. С этих событий в городе потянулись беспредельно нудные годы почтенности, соблюдения правил и приличий, отчего жизнь всем казалась вдвое длиннее, и даже критские изгнанники разучились петь суты и танцевать пентозали. И только множество сторонников Алии, впервые за всю историю ощутивших себя меньшинством, поскольку других меньшинств не осталось, упорно следовали старым обычаям и избежали мертвящей тягомотины безрадостной жизни.
В Греции уничтожили почти все мечети и осквернили мусульманские кладбища. Нет сомнения, что эти деяния совершались с исступленным праведным рвением, весьма идентичным тому, что пережили святоши-вандалы в Эскибахче. |