Толпа расступилась, пропуская к могиле Поликсену, ее сестру и Лидию-яловку. Лидия положила на землю горсть свечек, поставила флягу с вином и взяла лопату у одного из братьев. Остальные женщины присели на траву и краешки надгробий. Одни задумались о собственных горестях, другие были до странного невозмутимы, словно приберегали чувства на потом. Лидия сняла лампадку и передала Поликсене, которую от страха, растущей тревоги, неопределенности и возбуждения мутило так, что она прижала руку к животу, заставляя себя дышать спокойнее. Лидия перекрестилась, закатала рукава и занесла лопату над могилой. На мгновенье все замерло, словно мир перестал вращаться в небесах, а потом, едва лезвие лопаты вонзилось в землю и отвалило первый ком, толпа исторгла глубокий вздох.

— Не могу! — вскрикнула Поликсена и повалилась наземь. Лидия опять воткнула лопату в землю, а одна женщина за воротами, подвывая, заголосила:

На мгновенье повисла тишина, нарушаемая лишь скрежетом железа о землю, а потом женщина, горевавшая по сыну, почувствовала, как в ней рождаются слова для себя и Поликсены:

Вглядываясь в могилу, Поликсена сильно подалась вперед, и Лидии пришлось мягко ее отстранить. Лопата ритмично поднималась и опускалась. Лидия равномерно продвигалась от края к краю, на лбу у нее выступили жемчужины пота. Она надеялась, что Мариору закопали не слишком глубоко — не из-за работы, а потому, что на глубине тела сохраняются дольше. К своему стыду, Лидия чувствовала, что и ее снедает яростное любопытство, привлекшее столько городской публики. Время от времени она останавливалась перевести дух и отереть лоб. Пропитавшаяся потом одежда липла к спине и икрам. Лидия так увлеклась работой, что едва ли слышала плакальщиц, которые пели все громче и проникновеннее по мере того, как лопата глубже вгрызалась в землю и росла куча бурой земли:

Поликсену била дрожь, петь не было сил. Глядя на двигавшуюся лопату, она подобралась к краю могилы и взяла горсть земли. Сжала кулак, земля заструилась сквозь пальцы. Поликсена поднесла горсть к лицу и глубоко вдохнула, словно могла уловить материнский запах, впитавшийся в землю. Временами она придушенно вскрикивала, и Лидия говорила:

— Пой, сестра, постарайся. Плач отопрет твое сердце.

Вдруг одна из сестер, сидевшая на корточках по другую сторону могилы, воскликнула:

— Смотрите!

Лидия остановилась. Женщина показывала на проглянувшие в темной земле куски сгнившего дерева. Лидия отложила лопату и взяла у брата Поликсены оливковый совок.

— Сначала череп, — подсказала одна старуха.

Будто Лидия не знает, как это делается! Она осторожно разгребала грунт совком, и вот он уперся в нечто твердое, но полое. Лидия смахнула землю; открылась часть черепа с глазницей. Лидия потихоньку руками расчистила землю вокруг останков. Братья и сестры Поликсены бросили в могилу белые цветы. Яловка перекрестилась и бережно подняла череп. Обмахнула налипшую землю, выковыряла и вытряхнула ее из глазниц. Потом достала из могилы нижнюю челюсть, отерла и, поправив расшатавшийся зуб, вместе с черепом положила на белую скатерку. Лидия благоговейно поднесла останки к глазам: щербатый рот с потемневшими от меда зубами — это все, что напоминало живую Мариору. Плачи смолкли. Вместо них возник жуткий звериный вой, будто стаю диких подранков застиг в степи пожар. Казалось, женщины ожидали увидеть Мариору в прежнем облике. Лидия поцеловала череп в лоб и положила на скатерку монету. Потом передала останки Поликсене:

— Все хорошо.

Ошеломленная Поликсена трижды поднесла череп ко лбу, горячо поцеловала и прижала к щеке, словно живую мать.