Она даже ходила к жене ходжи Абдулхамида Айсе и выпрашивала бумажки, на которые имам ежедневно выписывал стихи Корана и давал больным съесть. Имелись особые стихи, где упоминались дети. Глотать бумажные катыши было противно, но на Лидию нисходил божественный покой, когда она просто держала их во рту, пока они совершенно не размокали. Поскольку в эти моменты говорить она толком не могла — боялась нарушить действие стихов или случайно выплюнуть бумажку, — ритуал проводился во время сбора дикой зелени или прополки. Один раз Лидия даже съела жука скарабея, купив его у странствующего арабского знахаря. При воспоминании об этом ее передергивало, и Лидия сама не понимала, как решилась на такой шаг, не говоря уже о покупке у араба. В народе говорили: когда Бог возил по свету тележку с пороками, Он остановился передохнуть в Аравии, и арабы у него тележку сперли.

Сколько ни молились, сколько ни просили, сколько верных и мерзких на вкус снадобий от армянина-аптекаря ни перепробовали — все без толку, и постепенно супруги оставили попытки. Лидия знала, что за глаза ее называют «яловкой», чтобы отличать от других живших в городе Лидий. Но прозвища редко бывают приятными, а другим давали и похуже. К тому же вокруг было столько детей-бродяжек, нуждавшихся в заботе и сносивших ласковые тумаки, да еще полно племяшек с крестниками, так что хлопот и суматохи доставало. Лидии особенно нравилось усадить малышей в кружок и рассказывать страшные истории: про отрубание голов, про волков, которые подстерегли людей в горах, забросали снегом, чтобы ослепить, и выгрызли им кишки. Иногда они все вместе замечательно стонали, изображая стенания горы Солимы осенью, когда она призывает избранных в рай. Случайные прохожие ужасно пугались, а потом слышали взрыв детского хохота.

Покончив с завтраком, отец Христофор облачился в рясу, надел крест и черную шляпу.

— Накидка сзади не сбилась? — спросил он.

Лидия аккуратно расправила материю у него спине и сказала:

— У тебя косица засалилась. Точно огрызок веревки, который к берегу прибило.

— Ничего, это терпит. Уладим вечером, перед походом к могиле. У тебя все приготовлено?

— Еда, считай, готова, кое-какие мелочи сделаем сегодня. Но это такая нервотрепка! Боюсь, Поликсена опять вся испереживается.

— Меня другое тревожит — появится ли Рустэм-бей из-за всех этих слухов.

— Слухи — ерунда! — Лидия возмущенно фыркнула. — Все про них знают, и никто не верит. Надо ж додуматься — мать Поликсены сварила отраву, чтобы погубить семью аги! Зачем ей? Просто курам на смех! А кто же им дал отраву-то? Никто! Поотрезать бы языки тем, кто пустил сплетню! Все же знают, что семья погибла от чумы, которую принесли с хаджа. А нам пришлось готовить вдвое больше еды, потому что припрется толпа любопытных.

Христофор сел на диван, и Лидия, опустившись на колени, надела ему башмаки. Для мужа, широкозадого и толстобрюхого, как большинство христианских священников, самостоятельное обувание превратилось в непосильную задачу.

— Я вот думаю, — сказал он, — почему ее братья и сестры согласились провести обряд на два года раньше? Ведь рискованно.

— Сон есть сон. — Лидия поднялась на ноги и заправила под платок выбившуюся прядь. — Если мать является во сне и велит что-то сделать, надо исполнять. Сегодня все сами убедятся, что старуха невиновна, вот увидишь.

— Дай-то бог, чтоб с Рустэм-беем ничего не случилось, — покачал головой священник и отбыл, прихватив два вместительных мешка, сшитых из старых ковриков. Он вышел спозаранку, собираясь по очереди заглянуть в каждый христианский дом, чтобы жители воспользовались традиционным правом вознаградить его духовный труд дарами не столь возвышенными, сколь жизненно необходимыми.