|
— Жить на грани, у самой черты. Наркотиков было много, потому что я хотел многое успеть. Во всём я стремился дойти до максимума и посмотреть: загнусь или выживу. Главное было заглянуть туда, за горизонт, и попытаться увидеть, что там — на пороге смерти». Подобное безрассудство отражалась на картинах, добавляло им ранее не присущую ему страсть, но становилось по-настоящему опасным для жизни. «Никогда не мог отделаться от ощущения, что в режиссёрах заложен заряд саморазрушения», — отмечает Нед Тэнен, сам далеко не паинька, размышляя о безрадостной картине беспорядочного падения многих режиссёров «нового» Голливуда, сломя голову бросившихся вниз по склону, и очутившихся на самом дне. Результат был всегда один — крушение карьеры, разводы, разлад с друзьями, поломанные судьбы. «Как-то мне удалось разговорить на эту тему Говарда Хоукса, некогда моего тестя, и тот сказал: «Студийная система безотказно работала только потому, что мы не могли позволить себе выйти за рамки. Своеволие режиссёра было немыслимо».
На одной из вечеринок в доме Уинклера Скорсезе и Робертсон появились позже других, уже хорошенько поднабравшись. На режиссёре был его любимый белоснежный костюм. Никому не мешая, они кайфовали у дальнего угла бассейна, как вдруг к ним направился Джон Кассаветес. Он оттолкнул Марти в сторону и начал отчитывать за наркотики: — Что с тобой происходит? — прорычал режиссёр. — Какого чёрта ты гробишь себя?! Так и талант не долго профукать. Встряхнись! Скорсезе мгновенно покрылся потом. Конечно, все знали, что Кассаветес сам беспробудно пьёт, но вступиться никто не посмел, потому что говорил он сущую правду. Тем временем Де Ниро по-прежнему мечтал о постановке «Бешеного быка» и не оставлял попыток привлечь к экранизации Скорсезе. Однако личная неустроенность никак не позволяла режиссёру сосредоточиться на работе. Несмотря на профессиональный успех, он оставался исключительно хрупким созданием, что, несомненно, объясняется комплексами детства: тщедушная наружность, болезненность, внутреннее ощущение собственной непривлекательности. Легко ранимый, он мгновенно реагировал на оскорбление, забывая нескоро, годами вынашивая недобрые чувства к обидчику. Так он выстраивал вокруг себя непреодолимый редут. «Как личность он был совсем пропащий, — рассказывает Мартин. — Совершенно уверенный в себе на съёмочной площадке, вне работы, оставаясь один на один с самим собой, или в отношениях с другими людьми, он становился беззащитен. Как-то я пригласил его на вечеринку: — Знаешь, будет весело, девочки и всё такое. — Нет, не пойду… Кто-нибудь да прознает, кто я такой, — затянул старую песню Мартин. — А ты не говори, кто ты, никто и не узнает. А если откровенно, никому это и не интересно. — Нет, нет и нет. Я не могу иметь дело с женщиной, которая не знает, что я это — я. С одной стороны, необходимым условием связи с женщиной являлась безусловная самоидентификация как «Мартина Скорсезе», а с другой, беспокойство по поводу того, что женщина будет с ним только потому, что он — Мартин Скорсезе». «Партнёрш было много, но безумно привлекательным секс я не находил», — вспоминает Скорсезе. Количество не переходило в качество, скорее наоборот. Одно время у него был бурный роман с ассистенткой, и как-то на вечеринке он даже умудрился заняться сексом одновременно с ней, Лайзой Минелли и Джулией Камерон. Ассистентка была из тех женщин, у которой обязательно был в жизни другой настоящий мужчина, и ревность превращала Марти в безумца. Что ни день она обещала покончить жизнь самоубийством, лишь подтверждая то, что она именно та женщина, что нужна ему. «Марти любит драматичные сюжеты, — отмечает Мартин, — а если драмы нет, её необходимо создать. |
