«Я зарегистрировался, но выписаться уже не мог, — рассказывает Хоппер. — Здесь меня собирались запереть на два с половиной года, решили, что на волю выпускать меня нельзя». Боб Рэфелсон через своих агентов разыскал место, где держали Денниса, на День отца навестил его, вывез с территории больницы и доставил к Берту Шнайдеру. Берт продержал его у себя до тех пор, пока Хоппер более или менее не пришёл в себя и даже подыскал ему сиделку. «Я принимал таблетки против психоза, от которых еле волочил ноги и она спросила:
— Что принимаешь?
— Это мои таблеточки, я должен пить их, потому что я — псих. Она забрала моё лекарство, спустила в унитаз и сказала: «Алкоголик ты чёртов, а не псих!».
«По молодости я не знал, как можно жить без спиртного, — продолжает Хоппер. — А пенсионный рай представлял как вечный балдёж в кресле-качалке с батареей бутылок виски, граммулечкой кокаина, «травкой» и кучей сигарет. Наркотики открывают кое-какие двери, правда, быстро их захлопывают. И вот ты уже работаешь только на наркотики, жизнь строишь так, чтобы достать дозу, в друзья выбираешь тех, кто не сдаст, и печёшься только о том, чтобы не «замели». Страдают же те, кто тебя любит, потому что других вокруг уже нет. Жуть».
После «Личного рекорда» дела у Тауна шли неважно и он хотел привлечь внимание Битти и Пенна к своему сценарию под названием «Русалка». Но писал его так долго, что в прокат вышел «Всплеск», и надобность продолжать работу отпала сама собой. Потом занялся для Эшби переработкой сценария Оливера Стоуна «Восемь миллионов способов умереть». Выстраивая эпизод, режиссёр поменял кое-какие детали, что, по словам продюсера Стива Рота, «привело Роберта в бешенство. Он как псих бегал и вопил. Наверное, считал, что из сценария выбросили кусок, по гениальности сравнимый разве что с изобретением метода нарезки хлеба для тостов. Самовлюблённого маньяка окружала толпа ему подобных. Подоплёка скандала очевидна — Таун завидовал Халу, крупному режиссёру, и думал, что делает тому большое одолжение, переписывая диалоги. Отвратительнее сцены я не видел. Халу и без того мало когда везло, а тут навалились обвинения в злоупотреблении наркотиками. И Таун злобствовал, мол, режиссер уже перевалил через горку и скрылся за горизонтом. Придурок. Разорялся: «Больше меня он меня ни разу не отымеет». Самое отвратительное в том, что оба очень по-доброму относились друг к другу. А тут враз взяли и похерели дружбу. Не думаю, что после этой ссоры они когда-нибудь разговаривали».
Боб Эванс пообещал Николсону устроить обед, если получит «Оскара» за свой фильм-возвращение «На языке нежности». Под десерт — крем-брюле с виноградом — Эванс решил растрогать Николсона до слёз и объявил, что Таун вот-вот закончит сценарий «Два Джейка», вторую часть из задуманной писателем трилогии. Если действие «Китайского квартала» происходило в 30-е годы, а сюжет строился вокруг ирригации и власти старых монополистов, то продолжение должно было происходить уже после войны, в 1947 году. В основе — борьба нефтяных баронов и крупных владельцев недвижимости, другими словами, противостояние белых англосаксов и евреев за контроль над Лос-Анджелесом. По сюжету Джейк Гиттес ищет Кэтрин Малурей (дочь Эвелин от своего же отца) и узнаёт, что та замужем за человеком, которого тоже зовут Джейк. Этот персонаж отдалённо напоминал отца Тауна, Лу. (Продолжение тут же окрестили «Железный еврей».) Неплохо выпив и закусив, трое друзей решили, что Эванс, не появлявшийся па экране 26 лет, сыграет второго Джейка. В логике им нс откажешь. По словам источника, «Эванс идеально подходил на эту роль, такое же дерьмо». К тому же, если что, Джек — первый Джейк — мог помочь на площадке. |