— С Лыковой занимаются? — спросил Боря, заглядывая в свою учетную тетрадь.

— С Лыковой я занимаюсь, — ответила Варя Лебедева, одна из лучших учениц класса.

— А с Черенковой?

— С Черенковой — я, — сказала Настя, — я и Дуня Волнухина.

Синеглазая, с белесыми косичкам Надя Черенкова подошла к своим «шефам», и они втроем вышли на улицу.

Весенняя грязь широко раскинулась по улице — веселая весенняя грязь с синими отсветами неба, с коричневыми и желтыми красками глины, с неподвижной водой в канавках, которые кажутся зелеными от проступившей на дне молодой травы…

— «Весна! Весна идет! — вдруг запела Дуня, жмурясь от солнца. — Весна, весна идет!..»

— Хорошо вам, — сказала Надя и озабоченно наморщила свой маленький лоб: — у вас троек нету. А я даже и весны-то не вижу. Уж скорее бы экзамены проходили!

— А я тоже весны не вижу, — отозвалась Настя, — толька все и думаю, как бы не сбиться: где надо «тся», а где — «ться»… Вот пустяк, а на экзаменах как раз и собьешься!

— Ну, ты не собьешься! — возразила Надя. — А вот я!.. Как вызовут, так испугаюсь — и все позабуду!

— Выучишь, так не забудешь, — сказала Настя, останавливаясь у своего крыльца. — Ну, девочки, значит мы все собираемся после обеда…

— …у нас! — закончила ее фразу Дуня.

Настя посмотрела на нее:

— Опять у вас? А у нас когда же?

Надя и Дуня переглянулись.

— Лучше у нас, — сказала Дуня, немножко смущаясь: — у нас просторно…

— А у нас тоже просторно.

— Да нет, Настя… Приходи, и всё! А у вас… Ну, у вас бабушка…

Настя приподняла было свои тонкие бровки, собираясь возражать, но Надя предупредила ее.

— Мы твоей бабушки боимся, — негромко сказала она. — У меня даже и уроки при ней не лезут в голову!..

— Приходи к нам, и всё! — сказала Дуня. — Будем ждать!

И подруги весело зашагали дальше, скользя и чавкая калошами по весенней грязной дороге.

«Боятся бабушки, — с огорчением подумала Настя. — Только все и знают, что боятся…»

А бабушка встретила ее с веселым лицом. Настя давно не видела Марфу Тихоновну такой довольной — у нее даже и морщины как-то разгладились и глаза помолодели.

— Вот и наша делегатка идет! — сказала она.

Настя быстро взглянула на бабушку, потом на мать, которая собирала на стол. Мать, ответила ей своей безмолвной улыбкой — улыбнулась глазами, ямочками на щеках, ямочками возле губ — и молча полезла в печку за щами.

— Какой я делегат, бабушка? — спросила Настя. — Куда я делегат-то?

Из горницы, только что вымыв руки и причесавшись, вышел отец.

— Мое почтенье делегату! — сказал он, шутливо кланяясь Насте.

— Да ну, что вы это! — смеясь, закричала Настя. — Разыгрываете меня!

— Да что там разыгрывать! — пожал плечами отец. — К деду Антону в провожатые. Никого другого, оказывается, не подобрал, а вот, вишь, тебя, Настасья Прохоровна!

Настя подбежала к отцу и крепко схватила его за усы:

— Папка, говори! Будешь надо мной смеяться?

Отец закричал, завопил, запросил, чтоб отпустила его усы. Но Настя не отпускала, а все повторяла свое:

— Ты будешь еще смеяться? Будешь?

— Да он не смеется, дочка, — вступилась мать, — он не смеется! Вот спроси-ка у бабушки!

Когда Настя услышала, что дед Антон берет ее с собой в Кострому, у нее от волненья даже аппетит пропал.