Пролетев над лесом, мы устремились туда, где протекала Мула. Серхио и Мисаэль разинули рты: местность совершенно переменилась с тех пор, как они жили тут до наводнения, виднелись одни крыши домов, но и их уже сильно затушевала пробившаяся поросль. Джунгли заявляли свои права на земли, и Аурелио, похоже, это очень нравилось. Кстати, он рассказал нам, что, создавая растения и животных, Бог радостнее всего трудился над сотворением кактуса и дормидеры – гигантской черной анаконды, которая спит так крепко, что ее храп не дает уснуть всем зверям в джунглях – разносится громкое эхо, да к тому же у нее воняет изо рта.

Мисаэль и Серхио разглядели крышу имения донны Констанцы и скрючились в неудержимом припадке смеха. Дон Эммануэль объяснил мне: Мула изменила русло и протекала теперь точнехонько через бассейн донны Констанцы. Я так и не понял, что тут смешного.

Мы подлетели к месту, где раньше располагалась хасьенда дона Эммануэля; вертолету пришлось зависнуть, и четыре бортинженера спустились на лебедке, чтобы расчистить в зарослях посадочную площадку. Машина приземлилась, и мы стали прорубать дорогу к сараю с трактором, где увидели, что все погребено под полутораметровым слоем наносного ила и опутано лианами.

В полдень на равнине стояла одуряющая жара. Добавьте адское зудение насекомых, и станет ясно: я чувствовал себя, словно в чистилище; надеюсь, этот опыт никогда не повторится. Единственная светлая сторона – мы видели много зверей, которые нас совершенно не боялись, потому что никогда не встречались с человеком. Мы увидели сумчатого волка – форменная лиса на ходулях, – разглядели исполинского козодоя, прикинувшегося веткой. Еще муравьеда с детенышем на спине и капибару, которую Аурелио назвал «властелином трав». Кроме того, встретились с кнутовидной змеей и с древесной ящерицей – она тащила во рту птичье яйцо. Дома из капибары получилась вкуснотища.

Мы обливались потом и кряхтели, разбирая крышу сарая, и снова обливались потом и кряхтели, обрубая лианы и откапывая трактор. Пот стекал мне в лопнувшие волдыри – щипало ужасно. В общем, у нас ушло три часа, показавшихся вечностью, но в результате все окупилось тем, что пилот сделал с доном Эммануэлем.

Наверное, дону Эммануэлю было несколько огорчительно видеть, во что превратилась его усадьба, и он утратил обычное благодушие. Сначала он слал живописные проклятия трактору, насекомым и лианам, а под конец крыл заодно и всех нас. Его рыжая борода сверкала каплями пота, а объемистый живот побагровел.

Так вот, пилот – очень крупный чернокожий с изысканными манерами, к тому же толковый – недоумкам на боевых вертолетах летать не позволяют, – сказал дону Эммануэлю:

– Надо бы прокопать канавки под трактором и потом просунуть тросы.

Дон Эммануэль мрачно взглянул на летчика и спросил:

– У тебя есть собака?

– Да, сеньор, – ответил пилот.

– Ну так она – твоя мамаша.

Повисла мертвая тишина, а потом все мы, за исключением Аурелио, весьма уважающего собак, зашлись от смеха. Здоровенный летчик еще некоторое время копал, потом выпрямился и произнес:

– Кто еще засмеется – домой будет добираться сам. Все мгновенно умолкли, но дон Эммануэль не унимался:

– У тебя мамаша так смахивает на мужика, что вообще-то она – твой папаша. – И еще прибавил: – А усы ты носишь о ней в память.

Пилот смолчал, но когда мы, подцепив трактор к вертолету, забирались внутрь, загородил дону Эммануэлю дорогу и протянул толстую стеганую робу и шлем, больше похожий на мотоциклетный.

– Мы это надеваем, потому что на большой высоте очень холодно, – сказал он.

Дон Эммануэль не понял.

– В моей машине ты не полетишь, – сказал пилот.