Дон Эммануэль, понятное дело, собрался возразить, но летчик надвинулся на него и, протягивая одежду, сверкнул глазами.

– Или иди пешком, – прибавил он.

Кроткий, точно альпака, дон Эммануэль напялил летное снаряжение и забрался в трактор. Весь обратный путь он просидел, вцепившись в тросы, а пилот летел как можно ближе к земле. Готов биться об заклад: когда подлетали к сьерре, дон Эммануэль не просто оцепенел, а буквально затвердел от холода. Мы высовывались из дверей, смотрели, как он яростно отгоняет канюков и порхавших назойливых птиц; честное слово – ничего лучше мы в жизни не видели.

Когда вернулись, было уже слишком поздно ехать за трактором Антуана, и мы решили привезти его назавтра. Но, собравшись на рассвете, столкнулись с Ремедиос, Консуэло и Долорес, вооруженными до зубов, и Мисаэль проговорил:

– Madre de Dios!

Они пришли отомстить военным.

Но дело было не в том, и Ремедиос сказала:

– Вы, мужчины, убирайтесь-ка отсюда, сегодня очередь женщин покататься на вертолете.

Серхио было возразил: «Ну-ну, это мужская работа, а вы, милашки, возвращайтесь-ка к своим горшкам», – и хуже этого ничего нельзя было придумать. Размахнувшись, Долорес съездила его по уху котомкой, в которой что-то треснуло, как пистолетный выстрел. Котомка у Долорес всегда набита бразильскими орехами – пригрозить мужику, если отвергнет заигрывания, но в этот раз прогуляться на вертолете было важнее, чем перепихнуться за сотню песо.

Так что мы, мужчины, отступили, и женщины довольно быстро привезли трактор Антуана, хоть Консуэло потом и распускала байку, что Долорес во время перекуров ублажила четверых вояк плюс летчика, а та говорила, что Консуэло ей завидует. Позже они подрались на празднике, устроенном в благодарность служивым, и прервали речь Ремедиос, в которой та заявила об одностороннем замирении с армией и официальном роспуске «Народного Авангарда». По окончании драки Ремедиос сказала, что в будущем военные могут помогать, когда захотят, пока служат под командованием генерала Хернандо Монтес Соса. Они действительно потом прилетели на вертолете, привезли десять бочонков с горючим для тракторов и доставили трех механиков, которые разобрали машины, а потом подготовили к работе.

Что касается дона Эммануэля, то на празднике он помирился с чернокожим летчиком, но, уезжая, тот одарил его широкой белозубой улыбкой и сказал:

– А тебя, сукин ты сын, твоя бабка от твоего брата родила.

Пилот на прощанье так стиснул руку дону Эммануэлю, что последний только и нашелся сказать в ответ:

– Совершенно верно, приятель, ты абсолютно прав.

13, в которой его преосвященство делает роковой выбор

Его преосвященство кардинал Доминик Трухильо Гусман отложил доклад Святой Палаты, вполголоса ругнулся, что было ему несвойственно, тут же перекрестился и вознес очи к небесам, испрашивая у них прощения.

Он подошел к окну, долгим взглядом посмотрел на город, который живописно погружался в обычно короткую, но вместе с тем эффектную вечернюю зарю, и вторгшееся в ноздри отвратительное зловоние совершенно уничтожило мгновенное умиротворение, что последовало за вспышкой раздражения. Высунувшись из окна, кардинал увидел в реке дохлого борова, увенчанного кондором, – последний деловито пытался пробить клювом свой раздутый плот. Когда боров с пассажиром проплыли, кардинал ощутил новый запах и приметил совокупляющуюся за кустом парочку. Напротив дворца кардинал привычно заметил группку одетых в черное благочестивых вдовиц, которые всегда поджидали по вечерам, чтобы он, появившись в окне, их благословил. Он приветственно поднял руку, но вовремя успел превратить мирской жест в благословения. Женщины перекрестились и, перебирая четки, отбарабанили десяток молитв, а потом исчезли в сгущавшейся темноте.