— А кто же вы?

Морозов жестко, тщательно выговаривая каждое слово, сказал Рустамову, кто они с Орловым есть, а потом, сощурив глаза, будто смотрел в винтовочную прорезь, спросил:

— А теперь хочешь, я скажу, кто ты?

— Ну, скажи!

Морозов произнес резкое матерное слово — такое, что не все его ровесники знают, добавил еще одно словечко, не уступающее первому. Рустамов, услышав, даже рот раскрыл: не думал, что этот довольно тихий оголец способен выдавать такое. А Морозову было все равно — он выпил, раскрепостился, то темное, что скопилось в его неустойчивой, совсем еще детской душе, всклубилось, поднялось, застило ему глаза. Если бы у него в руках был пистолет, он выстрелил бы в Рустамова, был бы нож — сунул бы этому «чернозадому» в живот, была бы дубина — обрушил бы на голову.

Рустамов не выдержал, ответил Морозову тем же — опыт у него по части мата был все-таки больший, чем у Морозова. Морозов не уступил, снова обозвал Рустамова. И понеслось, и покатилось, словно бы с горы поехал снежный ком.

От таких снежных комов — на первый взгляд безобидных — рождаются лютые лавины, сметающие все на своем пути. Морозов подумал, потирая зачесавшиеся кулаки: жаль, что у него нет ножа! Одними кулаками он ничего не сделает.

А с другой стороны, и за ножом бежать недалеко, от беседки до подъезда метров пятнадцать, не больше.

— Ты на кого, малек, прешь? На кого пивом дышишь? На кого балон катишь? — заорал Рустамов — нервы у него не выдержали. — Я тебя в пыль превращу!

Но Морозов лишь презрительно скривил рот:

— Пошел ты!..

Рустамов отшвырнул пустой стакан — все-таки он был уроженцем Кавказа, человеком эмоциональным, — и произнес дрожащим голосом:

— Значит, так… Значит, так… Завтра придут двое моих друзей, поставят тебя в позу и используют, как осла. Понял? Я по-соседски не могу, а они могут… Понял?

Морозов помрачнел — он знал дружков Рустамова, которые не брезговали «мальчиками», ничего не ответил. А Рустамов, победно улыбаясь, понял, что наконец допек этого пацаненка, — помахал рукой, провозгласил громко:

— Чао-какао! — И с этими словами покинул беседку.

— Я эту суку убью, — тихо пробормотал Морозов. — Сегодня же убью!

— Да перестань ты обращать на него внимание, — пробовал успокоить Морозова приятель, — дурак есть дурак… Завтра протрезвеет — другим будет. И мы будем другими.

— Таких людей, как Рустамов, только ножик с хорошим лезвием и успокаивает, — угрожающе бормотал Морозов. — Скажи, Вик, ты мне друг?

— Друг, — согласно наклонил голову Орлов.

— Тогда ты мне поможешь убить его.

— Ты что?!

— Ничего. Ты все слышал… Я больше ничего повторять не буду.

Час был уже поздний, разбойный — полночь, выпивохи и не заметили, как прошло время, от чудного вечера с огромным плавящимся солнцем не осталось даже следа — утонуло светило в Волге, злобно гудели осенние комары, и пора было отправляться по домам. Но Морозову было не до сна. Он кипел от ярости.

Сбегав домой, он схватил на кухне два ножа — обычные, столовые, которыми пользуются в каждой семье, чтобы порезать хлеб, мясо, почистить картошку и рыбу, нашинковать капусту, один нож с деревянной ручкой, другой с пластмассовой, — и стремительно вымахнул на улицу. Морозов торопился, боялся, что Рустамов исчезнет…

Один нож Морозов оставил себе, другой сунул приятелю.

— Держи!

— Зачем? — попробовал тот уклониться.