Окончив чтение письма, она, обессилев, прислонилась к краю камина. Ее память обратилась к другому году и к другому дому. Она, мысленно увидела себя в доме Бентонов в Сент-Луисе в своей кровати под балдахином, когда все вокруг думали, что Джон погиб. Она припомнила, как однажды череда страхов, мучивших ее, разомкнулась, она уснула глубоким, спокойным сном, а проснулась уже беззаботной, осознающей, что ее муж в безопасности.

Джесси посетила дом отца и с радостью сообщила ему, что с экспедицией Джона все в порядке. Она не упомянула слово «голод».

Весна пришла в Вашингтон в самом начале марта. Том Бентон, чувствуя усталость после интенсивной работы зимой, удалился в Силвер-Спринг на кратковременный отдых. Джесси собиралась провести эти дни в доме на Си-стрит и побыть со своей матерью. Она принесла Элизабет в первый вечер поднос с едой: теплое молоко и кусочек поджаренного тоста с маслом.

По возвращении из Парижа Джесси поняла, что мать сильно сдала. Однако и при каждодневном ее посещении можно было заметить небольшие изменения. Глаза матери ввалились, лицо стало бледным. Последние несколько лет Элизабет Макдоуэлл оставалась в живых только потому, что не знала способа умереть до того, как придет ее время.

Джесси вытерла руки матери теплым полотенцем и слегка причесала ее. Через некоторое время Элизабет произнесла:

— Джесси, помоги мне… из… постели.

Джесси накинула халат на плечи матери и надела ей на ноги теплые тапочки.

Она поддерживала Элизабет за талию, когда та засеменила по коридору в библиотеку. Джесси все время сопровождала мать, обходившую комнату. Элизабет притронулась рукой к письменному столу Тома, погладила книги на полках, шахматную доску на столике у окна. Когда мать повернулась к двери, Джесси заметила слезы в ее глазах. Спускаясь по лестнице, она чуть ли не несла мать. Собрав все силы, миссис Бентон переходила из комнаты в комнату, рассматривала портреты своих родителей в гостиной, прикоснулась к клавишам фортепьяно Элизы и Сюзи, затем прошла через прихожую в столовую, где, опершись на стол, долго смотрела на собственный портрет, написанный Сэмюэлом Морзе, занимавшимся одно время живописью. Она присела в большое кресло Тома Бентона в конце стола. В быстро сгущавшихся сумерках две женщины смотрели друг на друга над полированной поверхностью столешницы из красного дерева. Наблюдая за лицом матери, Джесси заметила, что ее глаза просветлели, на щеках появился румянец.

— Я была здесь так счастлива… но этот дом никогда не был моим… некоторым образом… он твой дом. Ты выросла здесь… здесь твои корни. Ты любила этот дом. Этот дом станет твоим… каким был для меня дом в Черри-Гроув. Твой отец завещал его тебе… это будет твой наследственный дом… для твоих детей. Я счастлива… он будет у тебя, Джесси, у тебя и твоей семьи…

…Отец говорил, что ты сделала этот дом маленьким Белым домом Вашингтона. Многие годы все важные лица, приезжавшие в столицу, сидели за этим столом и наслаждались твоим гостеприимством. Ты принимала Эндрю Джэксона и Рейчэл, когда они впервые приехали в Вашингтон и никто не хотел иметь с ними дела из-за ее развода с мужем.

Элизабет слегка улыбнулась. Джесси знала, что ее мать также была своеобразной мученицей супружества. Она говорила: «Я не могу терпеть такой образ жизни, поэтому потихоньку удалюсь, но никогда не обижу своего мужа, заявив ему, что эта жизнь была не для меня и я совершила фатальную ошибку, выйдя за него замуж». Если она не была достаточно сильной, чтобы противостоять жизни, расходившейся с ее вкусами, то по меньшей мере была достаточно сильной, чтобы скрыть от мужа, что убивает ее. Элизабет Бентон также имела свое родимое пятно. Другая бы женщина бросила мужа, вернулась в Черри-Гроув, отказалась от брака как ошибки. Элизабет Макдоуэлл Бентон заплатила своей жизнью за ошибку, и никто, кроме одной дочери, не знал об этом.