Возмущенная бессовестными нападками, Джесси скрывала газеты от Джона. Когда Фрэнсис Блэр и его сын Фрэнк вошли с убийственными минами на лицах, размахивая газетами, Джесси убедила их не обсуждать подобных вопросов с Джоном, а игнорировать все эти нападки. Она вспомнила предостережение отца, когда в избирательной борьбе демократы переключились с вопроса о рабстве на происхождение Джона. Джесси более всего боялась, как будут чувствовать себя Лили и Чарли, увидев такие обвинения, ибо невозможно было утаить от них газеты, а она не считала возможным обманывать, опровергать достоверные факты. Ей казалось, что несколько дней в глазах дочери было заметно выражение упрека и скорби, но потребовалось не много времени, и твердая и способная Лили уладила волновавшие ее вопросы как для себя, так и для брата. К счастью для Джесси, ни один ребенок не вымолвил ни слова на эту тему.

Однажды в полдень Джон пришел после прогулки с пачкой газет южан, которые он купил в киоске на Бродвее. Ее сердце прогнуло, когда она увидела его лицо; прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как он впервые рассказал об обстоятельствах своего рождения, а выражение его лица было точно таким же, как в тот памятный момент. Кожа потемнела, глаза сузились и словно ослепли, неловкие движения и жесты выдавали внутреннюю боль. Точно так же он вел себя, когда вернулся под конвоем из Калифорнии, — тело уродливо согнулось, руки казались вывихнутыми.

Джесси сказала со всем доступным ей спокойствием:

— Разумеется, это не застало тебя врасплох? Ты знал, что демократы в отчаянии и пустятся во все тяжкие…

— Я знаю, кто начал, — злобно ответил он. — Это редактор чарлстонской газеты. Он снабдил других материалом. Джесси, я намерен положить конец клеветнической кампании не ради себя, а ради тебя и детей.

— Но демократы именно этого и хотят, чтобы у тебя лопнуло терпение, чтобы ты сорвался и дал им дополнительные аргументы для кампании. Но они не знают тебя, Джон, не знают, что ты выше подлых ударов в спину.

— Я привык сражаться в открытую, — ответил он, слегка смягчившись, — без косвенных намеков и обвинений. Я готов встретиться с ними в любом месте, если они окажутся мужчинами.

— Знаешь, Джон, — продолжала она безразличным тоном, — я не вполне понимала, почему ты отстранялся от кампании; не скажу, чтобы поначалу я одобряла твою тактику. Теперь же я вижу, что ты был совершенно прав. У тебя надежный метод побить их: пусть они разоблачают себя перед страной, обнажая свою подлость; поступая таким образом, они отдают тебе голоса.

Его напряжение спало, глаза не сверкали больше ненавистью. Он опустился в кресло и показал жестом, чтобы она подошла к нему.

— Я частенько слышал, что порой адъютанты — лучшие стратеги, чем командующие. К счастью, я встретил тебя, Джесси, еще до конфликта с южным редактором…

— Вина частично твоя; ты нарушил собственное решение. Зачем ты покупал эти южные газеты? Они не опубликуют твои ответы, и, что бы ты ни говорил, тебе не изменить точку зрения голосующих за рабство. Раз это бесполезно, не лучше ли тебе избегать читать материалы кампании противника?

— Святая Матерь Божья, я хотел бы, — простонал он. — Год не буду заглядывать в газеты.

— Как адъютант, — ответила она, — я буду отмечать синим карандашом действительно стоящий материал.