— Д-да. Конечно. Спасибо, гражданин следователь. И вам, батоно Борис. Кивнув, Кудюм вышел.

Некоторое время Прохоров занимался бумагами. Наконец посмотрел на Иванова:

— Боря… Вообще-то, мне хотелось бы знать, что тут произошло. А?

— Ничего особенного. Поговорил с Кудюмом.

— Я так и понял. О чем же вы говорили?

Иванов посмотрел в окно. Вопрос был обычным. Но тон, каким этот вопрос был задан, ему не понравился. Усмехнулся:

— Леня… Если ты хочешь спросить, надавил ли я на Кудюма, отвечу: да, надавил.

— Понятно… Как же ты на него надавил? — Прохоров положил на стол дипломат, стал укладывать в него бумаги.

— Предупредил: если не расскажет все, как было, здесь, на юге, жизни ему не будет. Уж извини… У тебя что, был другой рецепт?

Прохоров закрыл одну застежку. Вторую. Качнул головой:

— Дело не в рецепте.

— А в чем?

— Боря, ты отлично знаешь, в чем дело. Мы ведь взрослые люди. Во-первых, впредь прошу к таким приемам не прибегать. Во всяком случае, когда мы будем работать вместе.

— А во-вторых? — Иванов посмотрел на Прохорова в упор. — Интересно, что же во-вторых?

— Договорю. Сначала успокойся.

— Я спокоен.

— Нет, ты неспокоен. Но я договорю. Ты применил грубую силу. Значит, у тебя не хватило умения. Самое же страшное не это.

— Что же самое страшное?

— Ты начинаешь ходить по лезвию бритвы. Рискуя улететь… куда-нибудь под Магадан.

— Не волнуйся, не улечу.

Прохоров встал:

— А я вот волнуюсь. Поэтому и предупреждаю.

К ожидавшей их во дворе машине они шли молча. Так же молча сели на заднее сиденье. Еще с полчаса играли в молчанку, пока машина неслась по Приморскому шоссе к Сочи. Первым не выдержал Прохоров. Покосившись, сказал:

— Боря… Если обидел, извини. Я не хотел.

Иванов с облегчением вздохнул. Он сам хотел извиниться, но Прохоров его опередил.

— О чем ты, Леня. Ты меня извини. Я был не прав… на все сто. Забудем.

— Забудем. Вообще, спасибо за Кудюма. Этот "европеец" — фигура любопытная.

— Очень. Вообще, Леня, у меня есть одно предположение. Хочешь послушать?

— Конечно.

Иванов оторвал взгляд от летящего слева моря, повернулся к Прохорову:

— Все говорит о том, что бандитов двое. Первый — "кавказец", он же "племянник", убивший Садовникова и ограбивший Гарибова и Палина. Теперь засветился второй, "европеец". И все же я склоняюсь к выводу другому: никаких двух бандитов нет. Есть один человек. "Кавказец" он же "европеец". И знаешь, почему я сделал такой вывод?

— Почему?

— Из-за последних слов Садовникова. Ты ведь их помнишь?

— Естественно. "Черные усы. Что-то от кавказца". Эти слова зафиксированы в протоколе допроса.

— Эти слова произнес умирающий человек. Произнес невнятно, еле слышно. Так ведь?

— Так. Я об этом не забыл. Ты хочешь сказать, Садовников хотел сообщить что-то другое?

— Именно.

— Но… мы же с тобой тысячу раз крутили эту фразу. И так, и этак. Каких только вариантов не было. "Передать что-то от кавказца", "узнать что-то от кавказца" и так далее.

— Все правильно. Но сейчас, после допроса Кудюма, проясняются некоторые детали.

— Например?

— Например, я теперь убежден, что "европеец", он же "кавказец", служил в органах.