– Зачем, – говорил он, – докучать собою, да и бывать у людей – надо и самому иметь чем принять, а на этот расход жалованья не полагается.

«Что за чудак такой? – думал я. – Как же он живет? Ведь этак со скуки ошалеешь». Книг, я знал, что у него не было, потому, что на это тоже в его жаловании бюджета не было. Что же его тешит, что его занимает и чем он хотя по малости развлекается?

Скоро мне удалось узнать и даже наблюсти, в чем состоят развлечения Черешневского.

* * *

Доктор был страстный охотник, но мог удовлетворять своей страсти вследствие постоянных занятий каких-нибудь два, три раза в год и потому довольствовался рассказами своего Игнатия, который был такой же mysliwy,[4 - Охотник – Польск.] как его пан, но, имея более его досуга, каждый день бродил с ружьем по окружающим город лесам и болотцам.

Раз, когда я уже совсем обмогался, вдруг вздумалось мне сделать моему доктору сюрприз. «Пойду, – думаю себе, – проведаю его». Сказано – сделано. Я встал, укутался и, опираясь на денщика, побрел к Черешневскому. Приходим; дверь отперта, как и подобает бессребренику; в передней темно, в зальце чуть светит сальная свечка, и видно, как доктор лежит на диване, а перед ним стоит его Игнатий и повествует.

Я приостановился, оперся об стену и стал слушать.

– Выхожу я зрана (утром), – говорит Игнатий, – коло самой дроги, между кшаками (кустарниками), гляжу, бегают куропатвы.[5 - Куропатки – Польск.] Масса, може штук пеньдесент!..[6 - Пятьдесят – Польск.] Положился я на бжух (брюхо) и ползаю и ползаю. Ренки (руки) мне дрожат, ледве (едва) не умирам, паф с одной люфы (ствола), – ниц,[7 - Ничего – Польск.] с другой – ниц…

Глаза у доктора засверкали.

– О то ж для того же есть дурень![8 - Это потому, что ты дурак! – Искаж. польск.] – вскричал он на Игнатия.

– А бо, чекайте еще, цо с тэго бендзе![9 - А вы еще подождите, что тут получится – Польск.] – остановил его фамильярно Игнатий. – Не варто бо так прендко дурня дароваць![10 - Не стоит торопиться обзывать дураком! – Польск.]

– Ну, добже, добже: я мильче,[11 - Ну, хорошо, хорошо, я молчу – Польск.] – отвечал, успокаиваясь, Черешневский.

Игнатий продолжал.

– Те пшекленте (проклятые) пистоны попенкали (лопнули). Але куропатва, хвала Богу, ниц.[12 - Но куропатка, слава Богу, хоть бы что – Польск.] Вкладем нове пистоны. Пиф, паф, – осемь од разу…[13 - Восемь сразу – Польск.]

– Браво, зух (молодец)!

Дальше пересчитывалось даже, куда попала дробь, сколько было куропаток убито и сколько подстрелено.

Я вошел в зал, мы расхохотались и довольно долго проговорили об охоте и охотничьих приключениях, – предмете, как известно, самом неистощимом. Но я был еще слаб, и доктор не давал мне засидеться и в десять часов выпроводил меня домой.

* * *

Узнавши слабую струну доктора Черешневского, я начал ею пользоваться, и, как только он завернет ко мне вечером, что случалось почти каждый день, я сейчас завожу речь об охоте, и Виктор Ксаверьевич непременно просидит у меня не менее часа. Великим подспорьем для меня в этих разговорах служила книга «Записки ружейного охотника» Сергея Тимофеевича Аксакова, бывшая тогда свежею литературною новостию.