|
Ян-не-Ян перешёл заставленную жёлтыми и красными торговыми палатками проезжую часть — воскресенье же, догадался Ян-зритель, наверное, перекрывают движение, — остановился у телефонной будки, начал рыться в висящей на плече сумке. И вдруг — раз! раз! — бросил два коротких взгляда, один вдоль края площади, по задворкам рынка, и второй в стеклянную витрину, ловя в отражении всю панораму площади. Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк! — словно регистратор зафиксировал всех прохожих, попавших в кадр, крохотная доля секунды на каждого, но даже Ян-зритель успел запомнить детали, и некоторое время спустя узнал бы любого. Потом Ян-не-Ян вошёл под козырёк телефонной будки — чуть ссутулившись, из чего можно было сделать вывод о его достаточно внушительном росте. Снял трубку, быстро и ритмично нажал комбинацию клавиш, — «Кажется, Кёльн», — успел подумать Ян-зритель. Разговора всё равно не было слышно, и некоторое время в поле обзора попадала лишь мокрая стена дома, дырочки на микрофоне телефонной трубки и прозрачная крышка от стаканчика кофе на вынос, застрявшая поперёк водостока. Это был очень странный и скучный сон. Зато завершился он ударно! Тишину разорвал звон — да не звон! — гулкий раскат грома, такой, что зубы зашатались в дёснах. Ян-не-Ян вскинул голову, и за мгновение до того, как выпасть из сна, Ян-который-Ян ухватил глазами Яна-не-Яна возвышающуюся над полотнищами торгового ряда колокольню с часами. От тяжёлого круглобокого колокола, затихающего после оглашения одиннадцатичасовой отметки, исходила последняя едва уловимая басовая вибрация… — Entschuldigung Sie bitte! Entschuldigung! — виновато повторял человек-гора, нависнув над сидящим на полу Яном, и всё пытался приподнять его за локоть, а тот сначала даже не узнавал языка. — Извините, я, наверное, задремал, — не унимался толстяк. — Толкнул вас ненароком, выпихнул… Простите за неуклюжесть! — Ну что вы, — Ян поднялся из прохода, потирая ушибленный копчик, — это меня слегка разморило. Не стоит извинений. Человек-гора сверхъестественным усилием воли ужался почти до габаритов сиденья, рассчитанного на среднего пассажира, и Ян полноценно сел рядом. Толстяк, похоже, намеревался поболтать, поэтому пришлось снова закрыть глаза. Красные пологи, жёлтые пологи… Нет, это был уже не сон, а просто воспоминание — но такое чёткое и рельефное, что становилось жутковато. С Яном не впервые случалось подобное — блуждания по чужому миру в чужом теле, но всё-таки этот раз показался особенным. Около монетоприёмника на телефонном аппарате был скол, из-под шершавого оранжевого пластика виднелась полоска стали. Рядом с кнопками остался след от когда-то прилепленной, а потом отскобленной жвачки. На стекле будки проступала процарапанная каким-то терпеливым человеком кривоватая звезда. Всё это существовало само по себе, а не услужливо достраивалось на ходу под всё более пристальным вниманием Яна. Происходившее вообще мало походило на сон — слишком просто, конкретно, без эмоционально и бессюжетно. Как будто подглядываешь в щёлочку за чужим бытом. Ян вытянул запястье из рукава, украдкой глянул на часы. Центрально-европейское время: одиннадцать часов три минуты ноль секунд. Если ещё вернусь в то место, подумал Ян, надо будет обязательно попробовать выпечку у горластого мужика… Нет, шутки не получилось. Тёмная медленно расползающаяся по телу тревога — вот, что вышло. Словно от одной утренней проблемы отпочковалась другая, непонятная, и от того ещё более неприятная. Никогда не надо дёргаться, вспомнил Ян присказку институтского приятеля, придёт время — пускай сами дёргают! В Шереметьево он, конечно, здорово разволновался, но не до галлюцинаций же! Впрочем, Стекляш на крыле самолёта и прогулка в чужом теле по незнакомому городу свидетельствовали об обратном. Похоже, надо сразу ехать на Остендштрассе, прикинул Ян. |
