|
Такие люди — как кочан капусты, листья торчат один из под другого. Кто ты, Фальц? Клоун, гений, дурак, провокатор, романтик, мошенник? Всё вышеперечисленное? Ничто из названного? Профессор Себе-На-Уме, не дающий подсказок, водящий за нос любого, кто влезет в его личное пространство… Тем временем Гюнтер Фальц, прыгая по сцене и сверкая отвратительными глазами-пуговками, приступил к обсуждению базовых факторов, влияющих на формирование человеческой судьбы. — Население Земли, мои дорогие земляне, вот-вот преодолеет отметку в шесть миллиардов душ. Больше трёхсот тысяч человек рождается на свет е-же-днев-но! Неужели вы готовы поверить, мои дорогие независимые мыслители, что точнейший гороскоп, рассчитанный с точностью до дня, действительно предскажет единую судьбу для этой марширующей колонны собратьев по дате рождения?! Только представьте, что такое триста тысяч: строим их в колонну по три, и мощным астрологическим маршем выходим в сторону Франкфурта! Авангард колонны уже стучится к «Старому рыцарю» на Риттергассе, а замыкающие всё ещё никак не тронутся с места и давно разбежались за своей дюжиной кёлыпа по кабакам Ноймаркта! Вот что такое триста тысяч — а вы предлагаете мне поверить, что дата рождения — некий уникальный пропуск в ни на что не похожую судьбу! Независимые мыслители свистом обозначили своё отношение к классической астрологии. — А зачем ему линзы? — брезгливо спросил Батлер. — Я бы спросил, зачем ему такие линзы, — сказал Донован. Профессор, наконец, от критики чужих подходов подобрался к рекламе своего собственного. Донован слушал «по диагонали», словно читал скучную и не очень нужную статью. Там было что-то про две спирали, скрученные как в ДНК, и обозначающие мужской и женский мир. Про три опорных точки, отмеченные на спиралях датами рождения испытуемого и его родителей, про построение через них плоскости в пространстве судьбы и про пересечение этой плоскости с осью мироздания, защищённой тотемными животными. Холибэйкер, похоже, поймал кратковременную летаргию. Батлер же, наоборот, едва успевал конспектировать весь этот бред в карманном блокноте, сразу отмечая на полях возникшие в ходе лекции вопросы. Донован не уставал удивляться способу мышления своего младшего сотрудника. Они познакомились семь лет назад в Стокгольме. Тогда группа впервые понесла реальный урон на подступах к предмету Опоссум. Батлер выловил Донована не в самый удачный момент: изувеченного Холибэйкера не так давно увёз реанимобиль, русский шпион Олаф Карлсон исчез вместе с предметом, а масштабная операция обернулась грандиозным провалом. Все пребывали в той или иной степени растерянности, поскольку всей подоплёкой происходящего владел только Донован — точнее, так он считал, пока к нему не подошёл молодой человек — второй секретарь посольства Дэвид Батлер. Полагалось бы отчитать его за отсутствие должной бдительности — ведь в том числе и мимо наблюдательного поста Батлера проскользнул Карлсон, удирая из Стокгольма. Но Донован понимал, что причины проигрыша кроются в изначальном плане, а не в ошибках отдельных участников охоты. Распекать же кого-то, чтоб сорвать злость на самого себя, он считал бесполезным делом. Но и Батлер подошёл отнюдь не чтобы извиниться. — Вы не впадаете в ярость, когда слышите критику в свой адрес? — спросил этот наглец, остановив Донована прямо в коридоре посольства. — Почти всегда, — ответил тот, — кроме случаев, когда критика подкрепляется доводами. — Вам нужно было минировать сарай. Донован не нашёлся, что ответить. Говорил ли о чём-то таком Каширин, рассказывая про эксперименты с Опоссумом? Почувствовал бы владелец предмета угрозу, исходящую от неживого предмета? Вряд ли, ничего подобного не говорилось… — Уточните у вашего перебежчика, что он об этом думает, — добавил Батлер. |
