Бестужев-Рюмин игнорировал КИД не только из-за её враждебной атмосферы, но и из чистого принципа — он полагал, что коллегиальность в политике вредна. Он был слишком тщеславен и горд, чтобы советоваться и делиться своими сокровенными мыслями с посторонними. В этом, естественно, были свои плюсы и минусы: в обстановке интриг, подвохов и доносов полагаться на кого-то было в самом деле опасно, а иногда и неразумно. В то же время лишаться возможности выслушать pro и contra относительно своих идей и приходить к общему решению было тоже вряд ли продуктивно. Но таков уж был Алексей Петрович — одинокий волк дипломатии.

Кстати, об отношении канцлера к Иностранной коллегии. Мы забежим на год вперёд и приведём рассказ Соловьёва о том, как 8/19 декабря 1748 года Бестужев провёл одно удивительное совещание, пригласив к себе в дом двух ведущих сотрудников Иностранной коллегии — тайного советника Исаака Веселовского и оберсекретаря Ивана Пуговишникова. Последовала интересная беседа, которую, по всей вероятности, записал Пуговишников.

Бестужев начал с того, что показал приглашённым кипу экстрактов (выписок) из присланных к нему необработанных министерских реляций, требовавших принятия решений, и выразил своё удивление тем, что «господа члены по должности своей старания не прилагают», то есть укорил их в бездействии.

Веселовский возразил, что он, как и другие члены коллегии, на работе «всегдашнее сидение имеет и по возможности своей в делах упражняется». Канцлер не согласился с этим и указал на дела, пролежавшие в коллегии по полугоду и больше без всяких резолюций. «Если вы думаете, чтоб я сам наперёд на всякое дело свои рассуждения давал, то это не моя должность, да мне и не растянуться стать во всех делах одному», — резко ответил он. Ему времени не хватает и на самоважнейшие и срочные дела, которые нужно докладывать императрице. Веселовский невинно ответил, что он таких дел не знает. Тогда канцлер в качестве примера привёл обращение саксонского двора, предлагавшего России заключение союзного договора, ответ на которое ему пришлось сочинять самому. Веселовский сказал, что видел эту бумагу, но почему она так долго лежала без движения, он не знает. Канцлер ответил, что Веселовский или кто-либо другой в коллегии должны были сообщить ему своё мнение по этому документу.

В качестве примера добросовестного отношения к своим обязанностям Бестужев привёл покойного кабинет-секретаря Бреверна. Припёртый к стенке тайный советник обиделся и сказал, что если бы у него были силы и лета Бреверна, то и он мог бы так же успешно трудиться. Он же работает в силу своих ума и сил, но если их не хватает, то где же их взять? Если бы их можно было купить или в кузнице сковать, он бы с радостью это сделал. Бестужев, не обращая внимания на издевательский ответ тайного советника, назидательно заметил, что дело тут не в старости, а в прилежании. К тому же в распоряжении тайного советника есть секретари, которым можно приказать сделать всё необходимое.

Судя по всему, взаимопонимания со своими сотрудниками канцлеру достигнуть так и не удалось. Веселовский высказал мнение о том, что в коллегии теперь редко проводятся общие совещания и слушания дел, на которых вырабатываются и согласовываются решения по всем важным делам. В ответ Бестужев сказал, что он отказался присутствовать на этих собраниях, потому что вместо конструктивного обсуждения его предложений получал там одни лишь критические замечания. Эти сидения в коллегии были пустой тратой времени — «…я гораздо больше у себя дома… нужнейших дел исправлять могу».

И перепалка закончилась ничем.

На этой беседе чувствуется незримое присутствие вице-канцлера Воронцова, и Веселовский выступал явно от его имени. Из беседы явствует, что тайный советник ведёт себя в разговоре с канцлером довольно независимо, виноватым себя не чувствует и без всякого стеснения по каждому поводу возражает Бестужеву.