И теперь, на закате своих дней, Альфред уже никогда не станет никем иным как дворецким. Да у него и не было желания быть кем-то еще. В прошлом Брюс часто интересовался, не чувствовал ли Альфред себя обделенным, но тот заверял его, что он находит удовлетворение в своих обязанностях и их дружбе. Брюс знал, что это было правдой. Хотя для всех остальных Альфред казался не более чем слугой, Брюс радовался своему удивительному счастью иметь Альфреда в качестве друга.

Однако это была странная дружба. Немного более близкая, чем среди большинства, но все равно странная. Чаще всего они были так близки, как только могут быть двое мужчин. Но все же между ними всегда была непонятная дистанция, как будто невидимая стена едва разделяла их. Границы их взаимоотношений определял сердечный формализм. Никогда не называя его Брюсом, — всегда мистером Уэйном, или сэром, или хозяином. Последнее было самым фамильярным из того, что он мог себе позволить. Несмотря на все свои усилия, Брюсу так и не удалось заставить его отказаться от этой утонченной строгости. Альфред на самом деле был «джентльменом джентльмена» до мозга костей. Это была его жизненная роль, и Альфред играл ее как превосходный актер; впрочем он и был им.

Для окружающих, по крайней мере для тех, кто его не знал, Альфред часто казался вышколенным, надменным, бесстрастным как робот. Классический стереотип английского дворецкого. Альфред крайне хорошо разбирался в психологии стереотипов. Он без труда умел растворяться на общем фоне, как хамелеон, так что люди часто даже забывали о его присутствии. Альфред знал, как использовать свои способности на пользу дела. С годами Брюс научился распознавать неуловимые оттенки в манерах своего друга. Альфред «передавал» ему любые новости среди толпы гостей, но никто, кроме Брюса, не смог бы ни о чем догадаться. У него было сухое, ироничное чувство юмора. Он слегка поднимал бровь, едва заметно изгибал губы, меняя интонации. Все это совершенно ускользало от случайного слушателя, но многое говорило Брюсу Уэйну.

Несмотря на преклонные годы, он по-прежнему оставался в хорошей физической форме, хотя стал более колким и неуживчивым, но никто, кроме Брюса, не замечал эти манеры. Его чувство юмора, и так всегда горьковатое и острое, как скальпель, становилось все более едким и саркастическим. Как тот совет не качаться между крышами домов на пустой желудок — сам по себе забавный, а манера, с которой он его преподнес гарантировала успех на девяносто девять процентов.

— Очень хорошо, Альфред, — смягчился Брюс, — я съем что-нибудь попозже. Но сейчас мне необходимо побыть одному.

— Очень хорошо, сэр. Я буду рядом, если понадоблюсь вам.

«Интересно, — подумал Брюс, — сколько раз за минувшие годы он говорил эти слова своему старому другу? Наверное чаще, чем можно было бы сосчитать. Он был человеком, которому требовалось очень много „времени для одиночества“. Намного больше, чем большинство людей смогли бы понять. В душе он всегда был одинок. Всегда, начиная с того рокового дня, когда два выстрела из полуавтоматического пистолета 45-го калибра навеки изменили его жизнь».

Двадцать шестое июня. День выстрелов. Эта дата — как ноющее клеймо, выжженное в его памяти каленым железом. Двадцать шестое июня. Тогда ему было восемь лет. Его родители, доктор Томас и Марта Уэйн, пошли вместе с ним в кино посмотреть «Знак Зорро» с Тироном Пауэром в главной роли. Ирония судьбы! Почему они выбрали именно этот фильм? Он по сей день помнил каждый кадр этого фильма, и хотя купил видеокассету, больше ни разу не смотрел его.