Когда мы протискивались друг мимо друга в тесном проходе, она проехалась по моему животу большой тугой грудью, но это не доставило мне ни малейшего удовольствия, потому что от проводницы пахло потом и чесноком.

Свернув в свой отсек, я бросил на столик пачку "Мальборо" и зажигалку, затем запрыгнул на свою полку и, устроившись на животе, стал глазеть в окно. Поезд двигался все медленнее и наконец, когда истекли обещанные проводницей пятнадцать минут, остановился.

Заскрипели тормоза, залязгали железяки, где-то зашипел сжатый воздух, и настала тишина, нарушаемая лишь негромкими разговорами пассажиров да паникой в тамбуре, где суетились мешочники. Одним нужно было попасть внутрь, другим - наружу, кто-то просто хотел выйти постоять на твердой земле…

Когда долго едешь в поезде, то именно в эти короткие минуты стоянки понимаешь, как хорошо не слышать постоянного стука колес на стыках, металлического гудения катящейся стали, поскрипывания старого вагона и прочих звуков, сопровождающих железнодорожное путешествие.

Я смотрел в окно, подперев кулаком подбородок, и бездумно провожал взглядом трех баб, которые перли на себе штук пятнадцать узлов с добром. При этом они успевали оживленно беседовать и даже чем-то жестикулировать. Одноэтажное здание вокзала было выкрашено грязно-желтой краской, штукатурка во многих местах облупилась, вдоль стенки выстроились местные лоточники, предлагавшие приезжим и аборигенам обычный ассортимент, состоявший из пива, сигарет, пряников и презервативов. У самой стены лежал бомж. Может быть, он спал, может быть - сдох, кто знает… Под ним темнела лужа. Мимо равнодушно прошел мент в сдвинутой на затылок фуражке. В общем, этот вокзал не отличался от тысяч таких же.

Прошло десять минут, от локомотива до хвоста состава прокатился угрожающий лязг, и поезд медленно тронулся. И тут я увидел на выщербленном асфальте перрона давешнего солдатика из тамбура. Он стоял лицом к поезду и смотрел на проплывающие мимо него окна. Увидев меня, он поднял руку и сделал в мою сторону такой жест, будто нажимал на курок. Я усмехнулся и подумал: "Вот сучонок!" Потом перевернулся на спину и закрыл глаза. Делать было нечего, книжек не было, а выскочить на станции и прикупить чтива в ларьке я не сообразил. Нужно будет сделать это в Микуни. Подумав об этом, я решил предупредить проводницу, чтобы она разбудила меня, но сладкая дремота уже наплывала, и в стуке колес я услышал "Доедь-доедь… Доедь-до-едь…"

В глаза посыпался теплый песок и я уснул. Было четыре часа дня.

***

Санек, он же капитан ФСБ Александр Егорович Шапошников, знал, что в его функции не входит слежка за сопровождаемым им Знахарем, поэтому тоже давил морду на верхней полке, не стесняясь.

Когда генерал Арцыбашев вызвал его, Санек и не представлял, что ему придется ехать через всю страну к черту на рога, в эту долбаную Воркуту, чтоб она провалилась, да еще и сопровождать этого непонятного человека до зоны. Но многие годы работы в очень специальной организации приучили его не задавать лишних вопросов, и Санек не задавал их. Он внимательно слушал генерала, стряхивая пепел в настоящий человеческий череп, стоявший на генеральском столе.

У черепа была спилена верхняя половина, и теперь он представлял из себя весьма оригинальную пепельницу. Даже чересчур оригинальную. Ходили слухи, что череп этот принадлежал человеку, который сделал бы то же самое с черепом Арцыбашева, если бы тот не оказался проворнее. Но это были лишь слухи, а лишние вопросы, как нам уже известно, задавать было не принято.

- Значит, слушай, Александр Егорович, - сказал Арцыбашев.

Он сделал паузу, вынул из стола фляжку и два серебряных стаканчика. Разлив по стаканчикам дорогой коньяк, от которого разило клопами, он сделал приглашающий жест и опрокинул свой стаканчик в рот.