Гехирн отбросила эту мысль. Когда тот день наконец наступит и она увидит последний огонь, она с готовностью встретит его, как встречала и все другие пожары на пути к нему. Быть поглощенным своей единственной любовью значило достичь такой гармонии, которую немногим доводилось испытать. От одной мысли об этом последнем тепле Гехирн ощущала влажную и теплую волну возбуждения.

Она снова посмотрела на отражения. Их хаотичное поведение говорило о том, что она отыскала тот самый дом: здесь живет зеркальщица, достигшая вершины могущества, но все же сохранившая какую-то толику разума. Она уже катилась по наклонной, теряла контроль, но все же была в состоянии рассмотреть то, что кроется в глубине отражений. Хассебранд не упустила из виду, что возросло и ее собственное могущество. Она помнила, что когда-то сжечь человека дотла было для нее непосильной задачей. А теперь это легко.

«Теперь я делаю это и во сне».

Она должна успеть выполнить поручение до того, как ее душа будет принесена в жертву бредовым иллюзиям. Ее судьба уже давно для нее готовилась – и, без сомнения, она ее заслужила, – но Гехирн не могла подвести Кёнига.

Она наклонилась поближе к одному из крупных осколков зеркала. Оттуда на нее посмотрели голубые глаза; ее лицо, как всегда, имело удивленное выражение, поскольку бровей у нее не было – они сгорели еще в детстве, да так и не выросли заново. Капли пота бусинками блестели на голой голове – та жидкая рыжая щетинка, которая успела было вырасти, снова сгорела, – и стекали по раскрасневшемуся, чересчур мягкому лицу. Когда Гехирн вытерла лицо, ее собственное отражение брезгливо усмехнулось, а потом расплакалось.

«Чертовы зеркальщики».

Она выпрямилась. Зачем же мешкать.

Дверь распахнулась в тот момент, когда Гехирн протянула руку, чтобы постучать. На нее смотрела истощенная женщина. Кожа ее сморщилась, как будто у куриной тушки, слишком долго пролежавшей на прилавке. Когда-то попавшие прямо в открытые раны, в плоть ее вросли крошечные осколки разбитых зеркал и стеклянной пыли. Эта женщина была ходячей мозаикой из сверкающих отражений и цветного стекла, и Гехирн она виделась то радугой красок, то зияющей темнотой. Протертое почти до дыр одеяние едва скрывало ее истощенное тело. Каждое движение было для нее мучительным. Вокруг суставов сочилась кровь из ран, которые никогда не заживали.

– Да от тебя воняет паленым мясом, – бросила зеркальщица, разглядывая Гехирн с выражением отвращения на лице.

Гехирн тоже рассматривала женщину: худая, явно испытывает боль и не скрывает отвращения к посетительнице… все это действовало на хассебранда возбуждающе. Она увидела, что во рту у собеседницы что-то сверкает: в язык и десны также вросли осколки зеркал. Гехирн просияла самой очаровательной улыбкой, на которую была способна, – выглядело это больше похожим на оскал хищника.

– Ты как раз та, кого я искала.

Зеркальщица плюнула Гехирн прямо в грудь, и та мгновение любовалась на студенистую смесь желчи, крови и стекольной пыли, потом вытерла плевок пальцем и нахмурилась, почувствовав слабый укол боли. В кончик пальца вонзился тоненький осколок стекла. Она снова постаралась изобразить на лице ту же самую улыбку.

– Я пришла обратиться к тебе за услугами, зеркальщица. В награду дам золото. Хотя… – она с вожделением глянула на ребра, просвечивающие через желтоватую кожу женщины, – мне кажется, что можно… и в иной форме оплатить эту услугу.

– Достаточно золота. – Голос зеркальщицы звучал, как звон падающих осколков стекла.

– Какой у тебя милый голос. Твое имя?

– Ферлоренер Шпигель. А ты – Гехирн Шлехтес, преданная раба Геборене Дамонен. Ты его ни капельки не волнуешь.