Диана Эрризи кивнула, но не протянула руку к деньгам.

— Я не хотела приходить, но отец перед смертью сказал, чтобы я встретилась с вами. Я не нуждаюсь. Рикардо обеспечил меня и сына, но отец сказал, чтобы я… теперь все изменилось, и даже если вы… просто… — Диана умолкла.

Подеста наморщил лоб, пытаясь понять пришедшую.

— Что просто? Ты о чём? Ты замужем, что ли? — обронил он, заметив на пальце девицы кольцо.

— Рикардо и я… мы поженились. Он не мог сказать вам, говорил, что вы никогда не разрешите ему жениться на мне, и нас повенчал мой дядя, отец Руджеро… Малыш родился началом поста и когда Рикардо умер, мой отец говорил, что я должна сказать вам… но Рикардо положил на моё имя тысячу флоринов, нам хватает, просто перед смертью отец велел мне сказать вам.

Подеста молчал, чувствуя, как спирает дыхание и движется под ногами пол.

— Ты… родила моему сыну ребёнка? Но… он никогда…

Диана торопливо кивнула.

— Я знала, что Рикардо скрывал… Но мы не нуждаемся — в третий раз повторила она, — просто отец перед смерью говорил, чтобы я сказала вам о внуке.

— Где ребёнок? — д'Альвелла смерил вдову напряжённым взглядом. Он не то, чтобы не доверял словам пришедшей, просто мысли в нем странно остановились, он вдруг перестал думать.

— Я привела его.

Подеста стремительно поднялся. «Приведи». Диана исчезла за дверью и минуту спустя появилась с черноволосым и черноглазым мальчуганом. Малышу было около трёх лет, и Тристано обмер. Если он не поверил рассказу, то теперь не мог не поверить глазам. Испанская кровь проступала, контуры лица ребёнка повторяли контуры лица сына, смуглая кожа отливала старым мёдом, на Тристано смотрели глаза Рикардо. Он на негнущихся ногах сделал несколько шагов к ребёнку.

— Как его зовут? — язык его почти не двигался, цепляясь за пересохшее нёбо.

— Рикардо назвал его Тристано.

Подеста подтянул к себе малыша и сжал судорожным объятием.

Глава 20

Чума, вернувшись от герцога, застал у Камиллы Лелио. Ему показалось, что они слегка повздорили, но Портофино, откланявшись, на прощание улыбнулся сестрице тепло и дружески. Дело же было в том, что по приходе Аурелиано неожиданно спросил у Камиллы, каковы планы на будущее у синьорины Гаэтаны? Та ответила, что Гаэтана хочет покинуть двор и вернуться в палаццо Фаттинанти.

— Но что ей там делать одной? Почему бы ей не выйти замуж?

Камилла вздохнула и проронила, что Гаэтане не нравится никто при дворе.

— Разве?

Донна Грандони смерила брата недоуменным взглядом.

— Что «разве»?

— Разве она ни в кого не влюблена? Разве ни один придворный красавец не пленил её сердце?

Камилла улыбнулась.

— Полно, братец… Ты говоришь, как сводник… «Ах, синьорина, вами пленился богатый красивый синьор!»

— А ты говоришь ложь.

Камилла смерила брата взглядом. К чему он ведёт?

— Не всякая ложь — ложь, Аурелиано. Правда о чужих тайнах — сплетня.

— Значит, тайна есть? И кто же это? Я полагаю, мессир Альмереджи?

Теперь Камилла растерялась. Откуда он знает? Она не боялась, что брат разболтает об этом или повредит репутации Гаэтаны, просто недоумевала, откуда он осведомлён об этом? Она торопливо вступилась за Гаэтану, не дожидаясь, пока братец назовёт её глупой курицей или влюблённой дурочкой.

— Она прекрасно знает, кто этот господин. И ей действительно нужно уехать.

Портофино поморщился.

— Мессир Альмереджи…

— …сукин сын и прохвост, — подхватила Камилла, — любовник покойной Черубины Верджилези и Франчески Бартолини, бывший любовник Джулианы Тибо и синьоры Манзоли, и она знает об этом не хуже тебя!

— Камилла!

— Что?

— Осуждение ближнего греховно.