– Кто?!! Когда?!!

– Была малява из Ижмы, – загадочно улыбнулась Рита. – Насчет того, что скоро соскочишь опять. Вот только на этот раз не с зоны…

Мне оставалось лишь пораженно покачать головой.

– …Разувайся, Коста… Раздевайся, девочка… Тебя как зовут?… Иди в комнату. Не стесняйся.

Я дополз до дивана и, словно подкошенный, рухнул на него совершенно не в силах сделать еще хоть один шаг, произнести еще хоть одно слово. Поверить в то, что я наконец снова обрел свободу.

– …Сейчас, Кристиночка, разогрею покушать. Изголодались, небось? Измучились?

«Вот только надолго ли эта свобода? – устало прикрыл я слипающиеся глаза. – Теперь это зависит уже не от меня. С настоящего момента моей судьбой будет распоряжаться братва. А мне остается лишь положиться на тех, кому доверю свою дальнейшую жизнь, свою свободу, свою Кристину.

Или уже не мою? – задумался я. – На хрена мне эта отмороженная маньячка? Она свою роль сыграла, помогла мне проложить дорогу на волю. Так не пора ли, девочка, на покой?

Не пора ли и мне на покой? Нет, не на тот, вечный, что я готов уготовить Кристине, а всего часиков этак на…дцать. Ведь я не спал уже больше полутора суток».

Я прислушался, как гремит на кухне посудой Рита, спеша приготовить нам ужин. Посмотрел на Кристину, которая, перехватив мой взгляд, расплылась в счастливой улыбке – этакий ангел… с когтями. И, плюнув на все: пусть дальше будет, как будет, – свернулся калачиком на узком диване.

И сразу заснул.

Наконец-то опять сном вольного человека.

ЭПИЛОГ

– Слышь, ты! Нерусь!

Бавауди опустил на бетонный пол тяжелый мешок, набитый сырыми опилками, и только тогда обернулся на грубый окрик, гулко разнесшийся по пустому цеху.

– Я, что ли?

– Ты, ты. Сюда иди. Быстро!

В широких воротах, в которые мог бы легко заехать лесовоз, широко раздвинув короткие ножки и заложив за спину руки, в позе эсэсовца застыл низкорослый, но злой, как собака, Валера Башка, получивший свое погоняло за непропорционально крупную голову, посаженную на длинную тонкую шею. Дешевая сявка, пацан не пацан, а нечто вроде личного адъютанта при одном из авторитетов – Вове Кассире, смотрящем за тем бараком, в котором когда-то чалился Бавауди, пока его по беспределу не перевели в петушатник.

Ханоев окинул взглядом просторное помещение цеха, которое только что покинула вечерняя смена, подумал, что уборки здесь еще не менее чем на час, и нехотя поплелся к Башке, стараясь хотя бы этой неспешностью выразить остатки своей независимости. Полгода назад он просто послал бы эту наглую обезьяну Валеру подальше, но теперь, низведенный в статус обиженного, не смеет ослушаться даже этой дешевки. Никогда он не рискнет ответить не только зарвавшемуся блатному, но и самому зачуханному доходяге из мужиков. Петушиный барак ломает буквально за несколько дней и самые сильные личности, превращая их в помойные тряпки, о которые может вытереть ноги любой. Хотя сильные личности в обиженку не попадают.

– Давай шевели ляжками! – проявил нетерпение Башка и, сунув в рот сигарету, достал из кармана клифта самодельную зажигалку. – За мной двигай! – Он развернулся и пошагал в направлении столярной мастерской. Бавауди, недоумевая, зачем мог кому-то понадобиться, поспешил следом.

«Если Валера, значит Кассир, – пытался построить он в голове логическую цепочку и вычислить причину такого неожиданного интереса к нему, – а если Кассир, значит, блатные. И, наконец, если в пересменок эти падлы вызывают меня в столярку, значит, либо затевают правило, либо решили отодрать меня в задницу. Хотя второе, навряд ли. Для этих забав у них есть кто помоложе, посимпатичнее.