В это время у открытой боковой двери вагона остановились две фигуры, и послышались звуки русской речи.

– Слушай, Евгений, – говорил один высоким тенором, с легким гортанным акцентом. – Еще раз: оставайся с нами.

– Нет, не могу, – ответил другой грудным баритоном. – Тянет, понимаешь… Эти последние известия…

– Такая же иллюзия, как и прежде!.. И из-за этих фантазий ты отворачиваешься от настоящего хорошего, живого дела: дать новую родину тысячам людей, произвести социальный опыт…

– Все это так и, при других условиях… Повторяю тебе: тянет. А что касается фантазий, то… во-первых, Самуил, только в этих фантазиях и жизнь… будущего! А во-вторых, ты сам со своим делом…

– All right (готово)! – крикнул кто-то на платформе.

– Please in the cars (прошу в вагоны)! – раздались приглашения кондукторов.

Два приятеля крепко обнялись, и один из них вскочил в вагон уже на ходу.

Это был высокий, молодой еще человек, с неправильными, но выразительными чертами лица, в запыленной одежде и обуви, как будто ему пришлось в этот день много ходить пешком. Он положил небольшой узелок на полку, над головой Матвея, и затем его взгляд упал на лицо спящего. В это время Матвей, быть может, под влиянием этого взгляда, раскрыл глаза, сонные и печальные. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Но затем голова Матвея опять откинулась назад, и из его широкой груди вырвался глубокий вздох… Он опять спал.

Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…

Может быть, и Матвею вспомнилось что-нибудь в этом роде. Губы его шевелились и бормотали что-то, и на лице виднелось выражение покорной просьбы.

Всю эту короткую молчаливую сцену наблюдал серый господин в цилиндре своими рысьими глазками, в которых светилось странное выражение – какого-то насмешливого доброжелательства.

– How do you do (здравствуйте), mister Nilof, – окликнул он, видя, что русский его не замечает.

Тот вздрогнул и живо повернулся.

– А! Здравствуйте, судья Дикинсон, – ответил он на чистом английском языке, протягивая судье руку. – Простите, я вас не заметил.

– О, это ничего. Вы заинтересовались этим пассажиром?.. Меня он тоже интересует… Он едет, по-видимому, издалека.

– Из Мильвоки, – сказал один из пассажиров.

– О, нет, – вмешался другой. – Я еду из Мильвоки и уже застал его в поезде. Он, кажется, сел в Чикаго, а может быть, и в Нью-Йорке. Он не говорит ни слова по-английски и беспомощен, как ребенок.

– Очевидно, иностранец, – сказал судья Дикинсон, меряя спящего Матвея испытующим, внимательным взглядом. – Атлетическое сложение!.. А вы, мистер Нилов, кажется, были у ваших земляков? Как их дела? Я видел: они выписали хорошие машины – лучшая марка в Америке.

– Да… теперь им еще трудно.