– Ты и я? – Он захлопнул книгу. – С нами ничего не случится. Найдем еще пару соседей, лучше женщин, чтобы ты не была единственной.

– То есть ничего не изменится. Все по-прежнему.

– А что должно измениться?

Она помолчала, слушая собственное сердце.

– Ты знаешь, год назад, когда мы с тобой ходили пить кофе, мне показалось, что я тебе нравлюсь.

– Конечно, нравишься. Очень даже.

– И ты так говорил о своем браке, как будто это почти уже и не брак.

Он улыбнулся.

– Выходит, я был прав.

– Нет, но тогда, – настаивала она. – Ты тогда так говорил. Зачем ты так со мной поступил?

– Как я с тобой поступил? Мы пили кофе, и все.

Она смотрела на него умоляюще, искала глазами его глаза, пыталась понять по ним, на самом ли деле он такой бестолковый или только прикидывается по каким-то своим жестоким соображениям. Ее просто убивала невозможность прочесть его мысли. Дыхание стало чаще, потекли слезы. Не печали, а возмущения и упрека.

– Да что с тобой? – повторил он.

Она все глядела ему в глаза, и наконец он, кажется, понял.

– О, нет, – сказал он. – Нет-нет-нет. Нет-нет-нет.

– Почему нет?

– Пип, ну брось. Нет.

– И ты не замечал, – она уже задыхалась, – как я тебя хочу?

– Нет-нет-нет.

– Я думала, мы просто ждем. А теперь наконец-то. Наконец-то.

– Боже, Пип, нет.

– Я тебе не нравлюсь?

– Конечно, нравишься. Но не так, не в таком смысле. Прости, но не в таком смысле. Я тебе в отцы гожусь.

– Перестань! Всего пятнадцать лет! Это пустяки!

Стивен косился то на окно, то на дверь, словно искал путь для бегства.

– Ты хочешь сказать, что никогда ничего ко мне не чувствовал? – наседала она. – Что я все это навоображала?

– Должно быть, ты неправильно поняла.

– Что именно?

– Я никогда не хотел заводить детей, – сказал он. – От этого у нас с Мари все и пошло. Я не хотел детей. Я ей говорил: “Зачем нам дети? У нас есть Рамон, у нас есть Пип. Мы и так уже – родители”. Вот как я отношусь к тебе. Как к дочери.

Она смотрела на него во все глаза.

– Так вот, значит, какая у меня роль? Быть для тебя вроде Рамона? Жаль, что от меня не пахнет для полного твоего счастья. У меня есть мать, других родителей мне не надо!

– Ты уж прости, но похоже, кое-кого тебе не хватает, – возразил ей Стивен. – Мне кажется, тебе очень нужен отец. И я могу им быть. Ты можешь здесь оставаться.

– Ты в своем уме? Оставаться? В качестве дочери?

Она встала и дико огляделась по сторонам. Уж лучше злиться, чем испытывать боль, может, лучше даже, чем быть любимой и лежать в его объятиях, потому что не злость ли на него она все это время на самом деле чувствовала? Злость, маскирующуюся под желание.

Не управляя собой, сама не зная, чего хочет, она стянула свитер, а потом сняла и лифчик, а потом забралась на коленях к Стивену на кровать, навалилась на него, грубо домогаясь его своей наготой.

– Ну что, похожа я на дочь? Неужели похожа?

Он закрыл руками лицо.

– Прекрати.

– Посмотри на меня.

– Не хочу на тебя смотреть. Это ты не в своем уме.

– Говнюк! Говнюк! Говнюк, говнюк, говнюк! Ты такой херовый слабак, что даже глянуть на меня боишься?

Откуда взялись эти слова? Из какого тайного вылезли места? Уже прибывало, точно вода во время прилива, раскаяние, завихряясь вокруг ее колен, и уже Пип знала, что это раскаяние будет хуже всех прежних вместе взятых, но поделать ничего не могла, уж начала, так идти до конца, делать то, чего требовало тело, а телу нужен был Стивен.