|
Когда я сидел в тюрьме в ожидании суда, она предложила мне денег, только чтобы я не говорил, почему это сделал. И подтвердил, что ты мой сын, а совершил это в помешательстве, В общем, я согласился взять откупные. Но решил не спешить с заявлением, чтобы иметь возможность постоянно тянуть с нее деньги за это. Следователям я ничего так и не сказал. Но у всех сложилось впечатление, что я плеснул кислотой в собственного сына, и все настроились против меня. Я сразу это понял, когда зачитали обвинение. На суде меня поместили в специальную клетку – отличная штука, должен сказать, – откуда я даже давал интервью. Черт возьми, я был тогда знаменитостью. И тогда же решил держаться линии, что сделал это по наущению Бога, что, дескать, он мне подсказал. И что ты мой сын. Как Исаак у Авраама. У него была такая же белая борода, как у меня. Я много раз читал и перечитывал эту историю, стараясь поверить.
– Поверить во что? – Что человек во имя Бога может убить собственного сына. Хотя знаю, что это можно сделать и по другим причинам. – Например, если узнаешь, что ребенок не твой? Он посмотрел на меня своими невинно-голубыми глазами. На этот раз без улыбки. – Может быть. Я никого не убивал, Джо. Даже тебя. Я плеснул этой кислотой, чтобы досадить ей. Я был пьян и взбешен. Я ничего не имел лично против тебя. Ты должен это понять. Просто чтобы сделать этой суке больнее. Отомстить ей за то, как она обошлась со мной. Я не утверждаю, что поступил правильно, но в жизни есть вещи, Джо, которые мужчина простить не может. Его последние слова будто повисли в воздухе, и вместе с ними комнату заполнило что-то еще. Взглянув на бутылку, Тор сделал затяжной глоток и запил соком. – И ты рассчитываешь на мое прощение? Он поднял на меня глаза – сплошная голубая невинность. Натужная улыбка, борода, как у Санта-Клауса. – Ты уже простил меня. Забыл? Мы это уже проехали. Забудем все и начнем сначала. Послушай, отхлебни. Для универсама это неплохая водка. – Где она сейчас? – Шарлотта? Я не видел ее уже лет двадцать. Даже по телефону не говорил. Разве что деньги получал. Она всегда присылала вовремя. Держу пари, что она давно покончила с прошлым, сменила имя и вышла замуж за банкира. – Сколько? И как долго? Тор посмотрел мимо меня, словно пытаясь припомнить. Если бы его сейчас сфотографировать и показать кому-нибудь снимок, то можно подумать, что перед вами добродушный весельчак. Если не считать мешков под глазами и выцветшей потной кожи. – По тысяче баксов уже в течение двадцати трех лет. Всего получается двести семьдесят шесть тысяч. И еще пять тысяч авансом. Но я уже все потратил. – Но все эти годы ты с ней так ни разу и не говорил, даже по телефону? – Может, пару раз она и звонила. Но ничего не говорила, а лишь молчала в трубку. На денежных переводах никогда не было обратного адреса. Так что не утруждай себя расспросами. – А как она узнавала, куда посылать деньги? – Адрес всегда один и тот же – мой почтовый ящик в Сиэтле. – Где она жила последний раз, как ты ее видел? – Там, где все это и случилось, – в Лейк-Эльсинор, в округе Риверсайд. Но уже много лет назад один парень в тюрьме рассказывал, что она перебралась в Лос-Анджелес. Не знаю, правда ли это. – Какие марки были на конвертах? – Из Сан-Диего. – Все это время? На протяжении двадцати трех лет? – Ага. А что такого? – У тебя не сохранилось хотя бы одного конверта? – Я храню только деньги. Тор снова приложился к бутылке, сделав длинный глоток и опять запив соком. – Выпьешь, Джо? – Когда ты получил последний перевод? – Три недели назад. |
