И очень быстро на острове завелась доходная практика. Арестанты, у которых были средства, платили за то, чтобы на каторжные работы вместо них отправлялись другие.

Такая практика предполагала молчаливое соглашение между всеми: каторжниками, крестьянами, тюремными сторожами и тюремным начальством, и самые опасные преступники в этом не участвовали. Кроме того, узники, нашедшие себе замену, обязывались жить на острове. На континенте они были преступниками в розыске, на острове пользовались своего рода свободой под надзором. Вместо каторжников, которые могли купить себе условное освобождение, отправляли местных бедняков, которым нечего было терять. Лишь бы на судно в Гранвиле загрузилось в точности столько каторжников, сколько было предусмотрено. Иногда некоторые добровольно соглашались попытать счастья и торговались из-за платы за обмен. Сын или отец ввязывался в это ради спасения слишком большой семьи. Бывало, что некоторые родители продавали сына, а то и дети — больного отца. Изредка подкупленная островная жандармерия тайком сплавляла перебравшего одинокого парня.

Такое практиковалось не только на Морнезе. По словам историка, облавы ради подмены на галерах были обычным делом в окрестностях любой каторги мира. Даниель Садурнан подавал это как секрет Полишинеля. Но главным вопросом — и в первую очередь автор в своей диссертации задавался именно им — было определение количества таких случаев. Историки в большинстве своем рассматривали обмены на каторгах как маргинальные, сводили их к продажности одного охранника или одного судьи. По мнению Даниеля Садурнана, у острова Морнезе было два существенных отличия — здесь обмены были напрямую организованы руководством пенитенциарного центра, и такая практика существовала долго. По его мнению, больше нигде во Франции подобного не встречалось. Автор диссертации предполагал, что от 15 до 25 процентов каторжников, прибывших на пересыльную каторгу, не покидали остров и оставались жить на Морнезе. В сумме это давало две с половиной тысячи человек. Некоторые впоследствии вызвали на остров семьи, но чаще женились на местных.

Две с половиной тысячи каторжников на свободе — не так уж и много. Но не на острове с населением меньше трех тысяч жителей.

Остальное — большую часть диссертации — составляли доказательства и свидетельства. Все выглядело серьезным, точным, безупречным. Насколько Симон мог оценить, работа была превосходная, настоящий научный исторический труд.

Балка все ощутимее впивалась в спину. Симон пролистал страницы до заключительной главы. Даниель Садурнан высказывал смелое предположение. Какие последствия могли иметь тюремные обмены в течение ста пятидесяти лет для сегодняшнего острова? По его мнению, у 40 процентов жителей острова был предок-преступник, и это нижний предел. Он сумел отследить только официально зарегистрированные случаи — те, где нашел след, имя, доказательство. У автора не было возможности подсчитать сделки, которые совершались неформально, подпольно, а так, несомненно, делалось чаще всего.

Даниель Садурнан оставлял место для сомнений: криминального гена не существует, никто и никогда его не выделял. Можно наивно думать, будто преступники перевоспитались, вернулись на истинный путь и всю оставшуюся жизнь возделывали землю острова, любили жен и растили детей. Но можно представить и другое — что они продолжали преступную деятельность и приобщали к ней своих детей. И внуков.

Совершенно очевидно, что Морнезе — не Сицилия, на острове нет ни организованной преступности, ни мафии, ни сведения счетов между бандами. Это спокойный остров. Здесь регистрируется не больше преступлений, чем в других местах. Но веками ходили слухи, что остров служит бандитам тыловой базой. Морнезе иногда называли «разбойничьим островом». Из осторожности и по уговору с тюремными властями на острове не воровали. Впрочем, там и красть было нечего. Многие англо-нормандские острова, Джерси, Гернси, Сарк, Ориньи, уступленные Францией Британской короне, стали богатыми курортами для англичан, тоскующих по югу, и даже налоговым раем с особым статусом.