Нет! Отчаиваться не следовало — так думал даже мэтр Ник, когда говорил де Водрелю:

— Пусть восстание пока не удалось, все равно требуемые реформы будут осуществлены под давлением обстоятельств. Канада рано или поздно снова обретет свои права, завоюет автономию и будет лишь номинально зависеть от Англии. И вы еще доживете до того, чтобы увидеть это, господин де Водрель. В один прекрасный день мы и ваша дочь Клара снова встретимся на вилле «Монкальм», возрожденной из руин. Что до меня, я очень надеюсь на то, что, наконец, скину с себя плащ сагаморов, который не пристало носить на плечах нотариусу, и возвращусь в свою контору в Монреале.

А когда де Водрель, мучимый беспокойством за дочь, беседовал об этом с Томом Арше, фермер отвечал ему:

— Разве мы с вами не одна семья, хозяин? Если вы боитесь за барышню де Водрель, почему бы вам не отправить ее к моей супружнице Катерине? Там, на ферме «Шипоган», она будет в безопасности, а вы явитесь за ней туда, как только появится такая возможность.

Но де Водрель больше не строил иллюзий относительно состояния своего здоровья. Зная, что болен неизлечимо, он решил обеспечить будущее Клары так, как этого ему давно хотелось.

Он знал о любви Винсента Годжа к своей дочери и думал, что она взаимна. Он даже заподозрить не мог, что сердце Клары занято кем-то другим. Несомненно, если она только представит себе, в каком одиночестве останется после смерти отца, она поймет необходимость найти себе опору в этом мире. И что в этом случае может быть надежнее, чем любовь Винсента Годжа, уже связанного с нею узами совместной борьбы?

И де Водрель решил добиться осуществления своего заветного желания. Он не сомневался в чувствах Винсента Годжа и не мог сомневаться в чувствах Клары. Он поставит их рядом друг с другом, поговорит с ними начистоту, соединит их руки. И тогда перед смертью у него останется лишь одно-единственное сожаление — что он не смог вернуть своей стране независимость.

Винсенту Годжу передали просьбу прийти к ним вечером 16 декабря.

Де Водрель с дочерью занимал небольшой домик, стоявший на восточном берегу острова, напротив деревни Шлоссер.

Бриджета тоже жила здесь, но она никогда не покидала дома днем. Несчастная женщина обыкновенно выходила на улицу, когда становилось совсем темно, и прогуливалась, погрузившись в горькие раздумья об обоих своих сыновьях — Жане, погибшем за дело нации, и Джоане, о котором у нее не было никаких известий и который, быть может, ожидал смерти где-нибудь в застенках Квебека или Монреаля.

Более того, Бриджета никому не показывалась на глаза и в самом доме, где де Водрель и его дочь платили ей гостеприимством за то, что нашли его в свое время у нее в «Запертом доме». Не то чтобы она опасалась быть узнанной или того, что ей бросят в лицо ее имя. Ведь никто не мог бы заподозрить в ней жену Симона Моргаза. Но ей вполне хватало того, что она жила под кровом де Водреля и что Клара выказывала ей привязанность и дочернее уважение.

Винсент Годж явился на встречу точно в назначенное время. Когда он вошел, на часах было ровно восемь.

Бриджета ушла из дому побродить, как обычно, по острову.

Винсент Годж пожал руку де Водрелю и повернулся к Кларе, которая протянула ему свою.

— Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле, дорогой Годж, — сказал де Водрель.

— Тогда я оставлю вас, отец, — сказала Клара, направляясь к двери.

— Нет, останься, дитя мое. То, о чем я собираюсь говорить, касается вас обоих.

Он сделал знак Винсенту Годжу сесть напротив своего кресла.